Мэри Кларк - Ты обратилась в лунный свет

Мэги попыталась открыть глаза. Голова страшно болела. Где она находится? Что произошло? Она приподняла руку и сразу во что-то уперлась.

Инстинктивно она хотела было поднять эту преграду, но безуспешно. Что это? На ощупь нежное, похожее на атлас, прохладное. По бокам поверхность была иной. Оборочки? Покрывало? Неужели она в какой-то кровати?

Пошевелив другой рукой, она почувствовала те же самые оборочки, которые, вероятно, тянулись по обеим сторонам тесного пространства.

А что привязано к безымянному пальцу и мешает шевелить левой рукой? Большим пальцем она нащупала ленточку или шнурок. Но для чего это?

И вдруг на нее обрушилось воспоминание.

Глаза в ужасе распахнулись в абсолютную темноту.

Сознание бешено заработало, пытаясь собрать воедино то, что произошло. Едва она услышала шаги и повернулась, как что-то сильно ударило ее по голове. Она помнила, как он склонился над ней и прошептал:

— Мэги, думай о звонарях.

После этого она ничего не помнила.

Растерянная и напуганная, она пыталась понять, что происходит. И вдруг все прояснилось. Звонари! Викторианцы так боялись быть похороненными, что перед погребением привязывали к пальцу покойника шнурок, который потом через специальное отверстие в крышке гроба соединялся с колокольчиком на поверхности могилы.

В течение семи дней смотритель проверял могилу и слушал, не звонит ли колокольчик, свидетельствуя о том, что похороненный жив...

Но Мэги знала, что к ее колокольчику никто не прислушивался. Она была одинока. Ей не удалось даже закричать. Наконец она стала дергать за шнурок, стараясь услышать хотя бы слабый звон, но вокруг царила полная тишина, мрак и тишина.

Надо успокоиться, сосредоточиться. Как она сюда попала? Нельзя поддаваться панике. Но как это сделать?.. Как?..

И тут она вспомнила. Музей похоронных ритуалов. Она туда вернулась одна. Потом приступила к поиску, к тому, что начала Нуала. А потом появился он. И...

О Господи! Ее похоронили заживо! Она заколотила кулаками по крышке гроба, но плотный атлас приглушал звук. Наконец она закричала и кричала долго, пока не выбилась из сил. Но никто не отозвался.

Колокольчик. Она снова и снова дергала за шнурок. Его обязательно кто-нибудь услышит. Ей не слышно, но кто-то должен услышать, обязательно должен!

Луна спокойно заливала светом небольшой холмик свежей земли, на котором одиноко колыхался бронзовый колокольчик, соединенный с трубкой, уходящей в могилу. Колокольчик дергался беспорядочно, словно в диком бесшумном танце смерти. Кто-то вырвал у него язычок.

«Ненавижу коктейльные приемы, — думала Мэги, удивляясь, почему всегда чувствует себя на них инопланетянкой. — Возможно, я слишком категорична, но дело в том, что я ненавижу приемы, где единственный знакомый — это мой предполагаемый кавалер, который забывает обо мне, едва ступив на порог дома».

Она оглядела большую комнату и вздохнула. Когда Лайам Моор Пейн пригласил ее на вечер встречи клана Мооров, ей следовало догадаться, что ему будет гораздо интересней повидаться со своей бесчисленной родней, чем ухаживать за ней. Лайам всего лишь эпизодичный, хотя и вполне надежный приятель для общения во время его приездов из Бостона, а сегодня он положился на ее способность заботиться о себе самой. «Да, — размышляла она, — это большой прием, и конечно, здесь можно отыскать кого-нибудь, чтобы поговорить». Лайам так рассказывал про Мооров, что она согласилась сюда прийти. Она вспомнила об этом, пробираясь с бокалом шампанского через переполненный зал ресторана «Четыре Времени Года» на Восточной Пятьдесят второй улице Манхэттена. Основателя рода — или, вернее, основателя огромного капитала семьи — звали Сквайр Десмонд Моор, и в свое время он являлся столпом ньюпортского общества. Поводом для этого собрания послужила стопятядисятилетняя годовщина со дня рождения зтого великого человека. Для удобства решили провести мероприятие не в Ньюпорте, а в Нью-Йорке.

Рассказывая забавные истории про членов своего клана, Лайам сообщил, что на приеме будет более ста потомков, прямых и косвенных, а также некоторые бывшие известные члены семьи. Он потчевал ее анекдотами о пятнадцатилетнем иммигранте из Дингла, который не считал себя частью серой массы, жаждущей свободы. Он был одним из тех нищих, которые стремятся к богатству. Легенда гласит, что, когда пароход, на котором он прибыл в Америку, проплывал мимо статуи Свободы, Сквайр объявил своим друзьям с палубы четвертого класса: «Совсем скоро я стану таким богатым, что смогу купить эту старушку, если, конечно, правительство вдруг решит ее продать». Лайам произнес слова своего предка с превосходным тяжелым провинциальным ирландским акцентом.

Оглядывая комнату, Мэги подумала, что Мооры действительно явились во всем разнообразии и великолепии. Она наблюдала за оживленной беседой парочки восьмидесятилетних стариков и сузила глаза, мысленно глядя на них сквозь объектив камеры, которой ей сейчас так не хватало. Белоснежная шевелюра мужчины, кокетливая улыбка на лице женщины, удовольствие, которое они явно испытывали друг от друга, — из этого вышла бы отличная фотография.

— "Четыре Времени Года" никогда больше не будет прежним, когда Мооры уберутся отсюда, — произнес Лайам, внезапно появившись рядом с ней. — Как настроение? — спросил он, но, не дождавшись ответа, представил ее своему кузену Эрлу Бейтману, который, как с любопытством заметила Мэги, неторопливо изучал ее с явным интересом.

Она определила, что новому знакомому, как и Лайаму, далеко за тридцать, он был на полголовы ниже своего кузена, чуть меньше шести футов. Худое лицо его чем-то напоминало ученого, хотя светло-голубые глаза глядели несколько смущенно, а несочного цвета волосы и бледность делали его совершенно непохожим на грубоватого привлекательного Лайама, зеленоглазого, с проседью в темных волосах.

Она терпеливо ждала, пока он ее разглядывал. Затем через некоторое время, подняв бровь, спросила:

— Нельзя ли обойтись без обследования? Он растерялся.

— Простите. У меня плохая память на имена, и я пытался вспомнить вас. Вы одна из нашего клана, не так ли?

— Нет. Мои ирландские корни уходят в глубь трех или четырех поколений, но я не принадлежу к этому клану, да и зачем вам так много кузин.

— Вы совершенно правы. Однако жаль, что большинство их не столь привлекательны, как вы. Прекрасные голубые глаза, белоснежная кожа и овал лица свидетельствуют о том, что вы кельтского происхождения, а по вашим почти черным волосам можно предположить, что вы из «черных ирландцев», тех, в чьих генах остался печальный, но великий след испанских завоевателей.