Людмила Мартова - «Смерть» на языке цветов

Мент Лавров с его стандартной зарплатой и непонятными перспективами не мог конкурировать с владельцем крупной IT-компании, разъезжающим по всему миру и легко покупающим Вере оригинальные сумки от Луи Виттон. Пока Вера не сказала ему, что это, оказывается, важно, Лавров и понятия не имел, что существуют сумки такой марки.

Они поженились еще студентами и радовались пустой однушке с собственноручно поклеенными обоями, в которой из мебели был только старенький диван и дребезжащий на разные лады холодильник. Однушка досталась Лаврову от бабушки, и они так радостно вдвоем клеили обои в дурацкий мелкий цветочек и пекли блины, потому что в холодильнике не было ничего, кроме одного яйца и пакета с мукой. Блины были на воде и совсем несладкие, но тогда это казалось чем-то само собой разумеющимся.

Тогда Вера еще не хотела заказывать суши из ресторана, покупать тигровые креветки в супермаркете, смешивать их с травой под названием руккола и заправлять оливковым маслом. Тогда не было ни креветок, ни рукколы, ни супермаркетов, зато счастье, казалось, можно было черпать ложкой, как манную кашу с клубничным вареньем.

Вера тогда была сероглазой, худенькой молодой девчонкой с трогательным хвостиком на голове. Он очень ее любил и твердо знал, что она тоже любит его и гордится тем, что после института он пошел в милицию. Она боялась за него, переживала, когда он дежурил, даже плакала. Но гордилась и любила. Как он пропустил момент, когда из ее надежной защиты и опоры для нее превратился в чемодан без ручки, который и нести тяжело, и выбросить жалко.

Точнее, Вера выбросила его из своей жизни сразу же, как только ее любовник сделал ей предложение. К тридцати годам она сохранила легкую девичью фигуру, черты ее лица стали тяжелее и прекраснее. Если в юности она была хорошенькой, то сейчас оформилась в красавицу, вслед которой хотелось оборачиваться на улице. Ее красота, как драгоценный бриллиант, требовала огранки и соответствующей оправы. Того самого Луи Виттона и прочих Картье с Диорами, которые мент Лавров обеспечить никак не мог, да и не пытался.

Перед разводом Вера все твердила ему, что у него нет внутреннего стержня, что он размазня, которая никогда не состоится, и что ей не хочется всю жизнь тащить за собой ненужный груз в виде лавровской никчемности.

Она считала его ничтожеством, и он повел себя как ничтожество. Не пытался бороться, уговаривать Веру остаться, бить морду ее хахалю. Он вообще ничего не пытался делать, просто пил каждый день, стараясь заглушить водкой ту бескрайнюю тоску, которая поселилась у него внутри, на месте той ямы, в которой до этого, видимо, обитала душа. Он пил каждый раз, когда вспоминал, что Веры у него больше нет. В день выходило бутылки две.

С работы его уволили довольно быстро, месяца через три вроде. Точно он не помнил. Дни тогда вообще слились в какую-то сплошную серую массу, в которой он пил, ел, спал, мычал от боли и думал, что Веры больше нет. Из той пропасти, на дно которой он так стремительно катился, его вытащила мама. Что и говорить, мама у него всегда была женщиной решительной. Из однокомнатной квартирки, где все дышало памятью о Вере и которая всего за полгода пропиталась омерзительным духом запустения, присущим всем квартирам алкоголиков, он переехал жить к маме за город.

У Лаврова вообще были уникальные родители. Его отец много лет проработал на кафедре ботаники. Профессор, разбиравшийся в тычинках и пестиках, все свободное время он проводил на охоте и умер от обширного инфаркта, настигшего его в лесу. А мама, окончившая когда-то факультет прикладной математики, всю жизнь проработала специалистом по вычислительным машинам, а оставшись вдовой в пятьдесят пять лет, скоропостижно вышла на пенсию и открыла собственную фирму по организации и проведению праздников.

Было это десять лет назад. Лавров тогда был уверен, что из материной затеи ничего не выйдет, но фирма набирала обороты: заказы прибывали, от свадеб и юбилеев мать быстро перешла на уровень корпоративов для крупных и очень крупных фирм. Мамуля продала городскую квартиру, купила коттедж в престижном поселке в двадцати километрах от города, переоборудовала там все по своему вкусу, развела множество цветов, которые по ее хитроумному замыслу цвели с апреля по октябрь, сменяясь одни другими (не зря же она тридцать лет прожила с дипломированным ботаником), сдала на права и теперь лихо водила «Тойоту Рав 4», колеся между поселком и городом. Мамой Лавров восхищался и стыдился того, что он у нее такой безуспешный. Старшим сыном – умницей и банкиром – мама по праву могла гордиться, а вот младший, мало того что дорос лишь до звания капитана, так еще оказался слабаком и неудачником.

Спиться мама ему не дала. Из глубокой депрессии вытащила. Вот только возвращаться на службу и каждый день видеть коллег, на глазах которых он так стремительно превратился в кисель только от того, что его бросила жена, ему не хотелось. Деньги ему были не нужны. Веру теперь содержал ее альфа-самец, сам Лавров жил у мамы на полном обеспечении, одних джинсов и свитера, купленных в секонд-хенде, ему вполне хватало на сезон, и работать нужно было лишь для того, чтобы хоть чем-то себя занять.

Лавров и занял, устроившись охранником в том же коттеджном поселке, в котором жила мама. На въезде стоял отдельный домик для охраны, на пульт которого были выведены сигнализации в домах. Дежурили тут попарно, сутки через двое, а Лавров, который жил здесь же, охотно подменял своих коллег и отпускал напарников, спешивших освободиться пораньше. Ему было все равно, где сидеть – дома или в будке для охраны, и свободное время ему было совершенно ни к чему.

Последний год он так и жил – не прикасаясь к бутылке, ходя на работу через две улицы от маминого дома, читая книжки или валяясь перед телевизором тогда, когда был выходной. Пустая жизнь никчемного человека. Что ж, таких много. Не всем же бизнесы строить. В маминых глазах Лавров ловил жалость, но старался об этом не думать. В конце концов, матери всегда жалеют своих детей. Даже если те олигархи.

Лавров если и не привык, то как-то притерпелся к мысли, что Веры больше нет. Думать про это ему стало неинтересно. Но, проснувшись будто от внезапного удара, он понял, что думать все равно придется. Теперь Веры не было вообще. Физически не было. Два дня назад Веру убили. Задушили шелковым шарфом Луи Виттон, и если бы Лавров мог, то по достоинству оценил бы эту насмешку судьбы.

Но Лавров ничего смешного в случившемся не видел. С некоторым изумлением он понял, что считается чуть ли не подозреваемым номер один. Ни у кого, кроме него, не было мотива убивать Веру. Выйдя замуж во второй раз, она первым делом бросила работу. Так что коллег, способных замыслить недоброе, у нее не было. Со вторым мужем она не ссорилась. Подруги, с трудом пережившие ее головокружительное счастье и богатство, все как одна, имели алиби.