Шарлотта Линк - Ложь без спасения

Ее лицо по-прежнему чесалось, и тонкие стены ее мрачной, старой квартиры вскоре стали так раздражать ее, что она решила, несмотря ни на что, все-таки выйти на улицу и позавтракать в каком-нибудь кафе на портовом бульваре. Ее квартира, расположенная в доме на одной из узких, темных улочек старого города Ла-Сьота́, имела такую угнетающую атмосферу, что порой Катрин едва выдерживала ее. Летом, когда весь этот край стонал от жары, там было еще довольно приятно, но осенью и зимой в квартире царила атмосфера глубочайшей депрессии.

Мишо надела легкое пальто и набросила на шею шарф, а затем подтянула его вверх, попытавшись прикрыть им подбородок и рот. Улочка, на которую она ступила, была влажной и едва освещенной. Дома стояли близко один к другому и казались склонившимися друг к другу. Шел непрерывный мелкий дождь. Катрин стремительно шла с опущенной головой через улицу, на которой, к счастью, в это раннее утро и в плохую погоду почти не было людей. Навстречу ей двигался пожилой мужчина, вытаращив на нее глаза, и она заметила, что ее шарф соскользнул с подбородка. Мишо знала, как отталкивающе выглядит ее кожа. Вряд ли она могла упрекнуть людей за то, что те шарахались в сторону, увидев ее.

Наконец Катрин миновала последний ряд домов, увидела перед собой море и почувствовала, что ей стало легче дышать. Море лениво плескалось, ударяясь о набережную, и было таким же серым, как и небо, без единого блика, которыми оно обычно искрилось. Перед орлиной скалой возвышались огромные краны – пережитки войны, сооруженные нацистами. Их настолько прочно закрепили анкерами, что на их устранение ушло бы целое состояние, так что они остались стоять там и своим стальным отвратительным видом не давали городу стать красивым туристическим местом на берегу Средиземного моря. Из-за них Ла-Сьота производила на всех впечатление серого, рабочего города.

«Отвратительный город, – подумала Катрин, – словно созданный для отвратительной женщины».

Она направилась к «Бельвью», единственному кафе, расположенному напротив порта, которое в этот ранний час воскресенья уже было открыто. Хозяин по имени Филиппе знал ее уже много лет, так что ей можно было показаться там со своим обезображенным лицом. Мишо села за столик в дальнем углу и стянула шарф с шеи.

– Кофе со сливками, – сказала она, – и один круассан.

Филиппе оглядел ее с состраданием.

– Сегодня опять скверно, да?

Катрин кивнула и постаралась ответить наигранно легким тоном:

– Ничего не поделаешь. У всей этой истории свой ритм. Сегодня опять подошел мой срок.

– Сейчас я принесу вам настоящий, хороший кофе, – рьяно ответил Филиппе, – и мой самый большой круассан.

У него были хорошие намерения, но очевидное сострадание владельца кафе причинило женщине боль. Люди всегда общались с ней либо с состраданием, либо с отвращением. Порой она не знала, какую из этих двух манер общения тяжелее перенести.

«Бельвью» располагался на террасе под навесом с видом на улицу, и в холодное время года эта терраса была с лицевой стороны ограждена прозрачной полиэтиленовой стенкой. Со своего места Катрин могла наблюдать за улицей, которая постепенно наполнялась людьми. Мимо трусцой пробежали две спортсменки в сопровождении проворной собачки, проехала машина, мужчина с огромным багетом под мышкой свернул в сторону старого города… Мишо представила себе, с каким нетерпением этого человека ждали дома его жена и дети. Интересно, у него большая семья или нет? А может быть, он живет с подругой, молодой женщиной, которая еще лежит в постели и спит и которую он хотел приятно удивить завтраком… Ночью они наслаждались любовью, а затем наступило мирное утро, и они вряд ли заметили дождь. У женщины, наверное, были порозовевшие щеки, и он смотрел на нее влюбленным и восхищенным взглядом…

Она ненавидела таких женщин!

– Ваш кофе, – сказал Филиппе, – и ваш круассан!

Он размашисто поставил и то, и другое перед посетительницей, а затем озабоченно посмотрел на улицу и с видом пророка произнес:

– Ну, что поделаешь, сегодня дождь.

Катрин размешала одинокий кусочек сахара в своей одинокой чашке. Она почувствовала, что Филиппе хотел сказать еще что-то, но надеялась, что он этого не сделает, потому что его слова могли причинить ей только боль.

– С вашим лицом… – смущенно произнес он, не решаясь смотреть на нее. – Я имею в виду, что врачи говорят по этому поводу? Вы же наверняка ходите к врачам?

У Мишо чуть не сорвался с губ дерзкий ответ, но она проглотила его. Филиппе ведь не виноват в ее жалком состоянии, к тому же она не хотела с ним ссориться. Если она не сможет больше ходить в его кафе, у нее не останется больше местечка, куда она могла бы забегать, и ей придется безвылазно сидеть в квартире.

– Конечно, – ответила Катрин, – я была уже у бесчисленного множества врачей. Мне кажется, вряд ли осталось что-то еще, что не было бы испробовано. Но… – Она пожала плечами. – Мне ничем не могут помочь.

– Да не может такого быть! – разгорячился Филиппе. – Чтобы женщине приходилось ходить в таком виде… Я имею в виду, что они могут летать на Луну, трансплантировать сердце… а с таким делом не могут справиться!

– Но так оно и есть, – сказала Катрин и спросила себя, что она, по его мнению, должна была ответить. – Мне остается только надеяться, что когда-нибудь какой-нибудь врач найдет средство, чтобы мне помочь.

– А отчего это вообще происходит? – Хозяин кафе справился со своим смущением, открыто уставился на нее и углубился дальше в эту тяжелую тему. – Ведь должна быть какая-то теория!

– Существует много теорий, Филиппе. Очень много. – Мишо увидела, что в помещение вошла женщина с двумя детьми, и теперь горячо надеялась, что ее собеседник обратится к вновь прибывшим посетителям. – Все как-нибудь уладится, – сказала она таким тоном, каким обычно заканчивают разговор. Охотнее всего она сейчас расплакалась бы. Ее лицо горело огнем.

– Только не вешайте нос, – произнес Филиппе и наконец оставил ее в покое. Катрин глубоко вздохнула. В данный момент она больше склонялась к мнению, что жалость хуже отвращения.

Оба ребенка уставились на нее. Две хорошенькие девочки с темными локонами и недовольными личиками. Одной на вид было лет девять, другой – около восьми.

– А что с этой женщиной? – спросила младшая, дергая за рукав свою мать. – Мама, что случилось с ее лицом?

Матери было явно неловко из-за громкого вопроса дочери, и она шепнула ей, чтобы та замолчала.

– Не смотри же постоянно туда! Этого не следует делать. Это очень несчастная женщина, и нельзя быть такой бестактной!

Лицо Катрин стало жечь еще больше. Она не осмеливалась отвести свой взгляд от чашки. Круассан уже не вызывал у нее аппетита. Но и желание разреветься тоже пропало. Теперь она вновь испытывала злость, которая так часто сопровождала ее наряду с печалью. Злость на всех, кто был здоров, кто был красив, кого любили, кто был желанным, кто мог наслаждаться жизнью.