Юрий Теплов - Чужие среди чужих

Лежала и думала о том, что все бывшие одноклассницы, кроме нее и Вали Пинегиной, давно уже не девушки. Они хвастались этим, и рассказывали, какой испытывают кайф. Юля тоже была готова испытать кайф, но как без любви? Любовь пришла, когда появился Гера.

Ей чудилось, что он поднимается ли к ней. Прислушивалась. Но он, бессовестный, оставался глух к ее немым призывам.

Сколько она пролежала в таком томительном беспокойстве, ей было неведомо. Оно, беспокойство, давило на нее и злило. Сколько можно испытывать такое давление! Наконец, она не выдержала, решительно откинула простыню и, не одеваясь, шагнула на лестницу. Спускалась с остановками и бьющимся сердцем.

Остатки их ужина были уже убраны и посуда перемыта. Гера, раскинувшись на спине, лежал в одних плавках. Груди ее напряглись. Она сделала еще шажок и бросилась в его постель, как Анна Каренина под поезд…

Утром он улетел. Сказал, вернется, а когда? Мирзоев уже прилетел, а Геры все не было. И она снова вышла на тропу войны. У деда Рамиля в оружейной комнате стояли две снайперские винтовки Драгунова. Они с Валей уже стреляли из них. Тренер готовил их к всесоюзным соревнованиям и дал им ключ от оружейной.

Место засады Юля выбрала на той стороне реки. Со склона, поросшего можжевельником, ей хорошо были видны и пляж, и лодочная станция, а самое главное – ментовский особняк, где Мирзоев встречался и с кавказцами, и с московским генералом Коршуновым. Гера назвал особняк кишлаком. Если провести прямую линию через речку, то до него было метров сто пятьдесят. Ближе к берегу, сразу за можжевеловыми кустами росли три корявых вяза. Юля прошла к ним. И чуть не свалилась в яму. Она была глубиной больше метра. И завалена сверху хворостом. Какому дураку понадобилось копать ее здесь!

А место у вязов было идеальным. Не только для наблюдения, но и для засады снайпера. Одно плохо: ни кустов вокруг, ни высокой травы. Даже вётлы не растут на закованном в бетон берегу. Не ровен час – вдруг винтовку заметит кто-нибудь? Никакой маскировки!

И тут ее осенило: яма! Ведь во время войны бойцы стреляли из окопов, такие кадры в каждой военном кинофильме показывали. Чем эта яма не окоп? Она разгребла хворост, спрыгнула вниз. Очень удобная яма. Можно даже присесть на неизвестно как попавший сюда брикет силоса. А куча хвороста сверху – неплохая маскировка для винтовочного ствола…

Свой окоп Юлька заняла уже в сумерках и навела оптический глаз винтовки на изученный до мелочей кишлак. Как и предполагала, на этот раз жизнь в нем, если и не била ключом, но была к этому готова. У ворот дежурил с автоматом охранник в камуфляже. Во дворе топтался народ, стояли два автобуса и джип.

Сумерки меж тем быстро густели, и, похоже, собирался дождь. Показавшийся ненадолго месяц торопливо скрылся. А звезды вообще не казали глаз.

Юля не стала ждать, когда стемнеет совсем. Забралась в окоп и стала наблюдать. Картина довольно долго не менялась, пока, где-то около двенадцати, не появился Мирзоев. Камуфляжники построились. Начальник минут пять что-то им втолковывал. Инструктаж закончился, его волкодавы разбились на мелкие группы и вышмыгнули за ворота.

Минуты через три Юлька вдруг обнаружила, что трое с фонарями направляются по мосту на ее берег. Она не запаниковала. Однако из окопа выбралась. Торопливо зашагала к зарослям крапивы. Плюхнулась в самую середку крапивных зарослей. С размаху обо что-то ушибла коленку. То была прихваченная у тети Любы лопата.

Крапива чекалила по рукам и по лицу. Не обращая внимания на ее укусы, она надвинула на голову капюшон ветровки и высунулась из зарослей. Патрульных узрела

по фонарным светлячкам. Они топали по берегу, и снопики света метались во все стороны. Юлька успела пригнуть голову, когда луч мазнул по кусачим зарослям и заскользил в сторону вязов.

– Ну-ка, пошарь у тех вон деревьев, Бобер! – услышала она приказной пропитый голос.

– Да нет там никого!

– Пошарь, говорю!

Юля ахнула: там же окоп с винтовкой! Снова высунула голову и увидела, что двое уселись на бугорок, а третий, показавшийся ей в сумраке длинным, как пожарная каланча, направляется к вязам, подсвечивая себе мощным фонарем. Юля не выпускала его из вида. Бобёр остановился подле вязовой развилки. Зачем-то посветил вверх, хотел, наверно, обнаружить преступника на дереве. Затем световое пятно переместилось на кучу хвороста перед окопом. Сделай он еще шагов шесть – семь, и непременно обнаружит ее укрытие.

– Чиста-а! – крикнул он.

– Ты там пошуруй и догоняй! А мы пошли.

Бобер отозвался не сразу. Лишь после паузы проорал:

– Ладна-а! Скоро буду!

– Не вздумай к своей кухарке свалить! Свалишь – прикрывать не стану!

Не торопясь, оба двинулись к мосту. Долговязый Бобер видно все же решил осчастливить кухарку, потому что шуровать по округе не стал, а, выключив фонарь, направился напрямую к коттеджам и двигался точь-в-точь на Юлю. Крапива для его камуфляжа была нипочем, и она поняла, что встречи не избежать. Что делать, не знала, но почему-то не растерялась, а сосредоточилась. Даже сжалась, как пружина. Нащупала тети Любину лопату, ухватила черенок и стала ждать. Другого ничего не оставалось.

А тот пер напролом и даже что-то мурлыкал.

Она подобрала ноги: вдруг пронесет? Но не пронесло. Он зацепился за ее кроссовки, выронил фонарь и рухнул на землю. Юлька мгновенно вскочила, и, что было сил, тяпнула его лопатой в загривок. Он странно хрюкнул и больше не пытался подняться. Все еще держа на всякий случай лопату в руках, она склонилась над ним. Голова его была повернута на бок. Он открывал рот, пускал пузыри, и от него воняло диким перегаром.

Юльку понесло на автопилоте. Не она, а робот, пробудившийся в ней, перевернул его на спину. Вытянул из брюк тонкий ремень. Завел его руки за спину и стянул их ремнем до самого упора. Теперь надо было стреножить ноги. Ни ремня, никакой другой веревки у нее не было.

Она, как мародер, обшарила его карманы. В одном нагрудном нашла пистолет, в другом – тоненькую пачку пятидесятидолларовых купюр и нож-выкидушку. Доллары сунула себе за пазуху, пистолет – в глубокий карман ветровки. Нож выщелкнула и начала срезать со штанов и куртки все пуговицы. Даже резинку трусов перерезала. Не побежит же он со спущенными штанами, когда очухается!

Похоже, он уже приходил в себя, потому что с его губ слетел матерок. При ней не было никакой тряпки, и она, недолго думая, оторвала от своей блузки лоскут, черенком ножа раскрыла ему пасть и затолкала весь лоскут в глотку. Затем сняла с себя джинсовый плетеный поясок, располовинила его выкидушкой. Получившиеся шнуры привязала к концам лопаты и болтающимися тесемками стянула щиколотки кухаркиного ухажера.