Вадим Россик - Посмотри в лицо смерти

– За что?

– Да за всё. Что Толян пьёт беспробудно. Что дочь за такого алкаша замуж вышла. Что внуков нет. За всё, в общем.

– А почему у этих Сиводедовых такие отстойные имена: Перегнат, Дотнара?

Таисия Фёдоровна с досадой махнула полной рукой:

– Эта дурь у них ещё со старого Сиводедова пошла. Очень ему революционные имена нравились. Тогда лозунг такой был: «Догнать и перегнать Америку!» Сначала-то старый Сиводедов хотел назвать сына Догнатом, но потом передумал и назвал Перегнатом. Перегнат тоже сильно партийным был. В леспромхозе парторгом числился. Ну и нарёк дочь Дотнарой – мол, «дочь трудового народа».

– Надо же, – заулыбалась Оля-маленькая.

– Да это ещё что. Перегнат говорил, что, если у него ещё одна девочка будет, то он назовёт её Даздрасмыгдой – «Да здравствует смычка города и деревни!», а следующую – Валтерперженкой – «Валентина Терешкова – первая женщина-космонавт».

– А если бы родился мальчик?

– Тогда Кукуцаполь – «Кукуруза – царица полей».

– Жесть!

Действительно, за бабушкиным домом Витас обнаружил огромный сарай без передней стены. Сразу за ним начинался подъём, покрытый сосновым лесом, дальше превращающимся в непроницаемо чёрную стену. Снаружи сарай, словно колючей проволокой, зарос дроком, сорняками и вечно зелёной крапивой, внутри строение застилала полутьма. Витас вошёл, отмахиваясь от паутины. Бóльшую часть сарая занимали дрова, смутно вырисовывающиеся в полутьме. Здесь было сыро и много дерева – для людей-бобров в самый раз. Осторожно поставив на землю ведро с прозрачной водой из реки, Витас снял с гвоздя рулончик туалетной бумаги, повертел в руках. Рулончик разбух от влаги, слипся и больше не желал разматываться. Пока вертел бумагу в руках, задел лопату, прислонённую к стенке. Лопата упала и негостеприимно стукнула Витаса по ноге. Он выругался. С тоской посмотрел на две доски, втоптанные в землю. Захотелось впасть в отчаяние.

Организм настойчиво напомнил о своих потребностях. Вооружившись лопатой, Витас принялся проделывать предписанные манипуляции. Быстро смеркалось. Долгий нудный день подходил к концу.

Закончив свои дела, Витас опять взялся за лопату. У него разболелась голова. Вдобавок горло тоже начало саднить. В носу противно свербило. Витас несколько раз чихнул. Так и знал – простуда. Видимо, его продуло в газенвагене. Поковыряв землю, он подхватил ведро с водой и вышел из сарая. Солнце уже почти скрылось за горами. В нависшем над головой тёмном небе медленно, как инвалиды на прогулке, плыли грозовые тучи. Вот-вот с небес могла хлынуть вода. Зыбкие, глубокие тени, начисто лишённые определённой формы, устилали пустынный двор. Свежий холодок щипал щёки. Пропитанный запахом хвои воздух полнил грудь.

Витас медленно побрёл к крыльцу, стараясь не плескать воду себе на ноги. По дороге он несколько раз непроизвольно оглянулся. Ночной ветер кружил опавшие листья, тяжко вздыхал в сосновом лесу. Непонятные шорохи раздавались за спиной. Вот опять! Что-то негромко треснуло, словно кто-то наступил на сухую ветку. Хотя откуда в этой слякоти сухие ветки? Вот как будто покатился камушек. «Что это?» – спрашивал себя Витас с бьющимся сердцем. На память пришли страшные сказки о леших, домовых, не вовремя вспомнилась умершая здесь Олькина бабка. С тех пор, как он вышел из автобуса, Витаса не покидало странное ощущение. Ему всё время казалось, что кто-то пристально за ним наблюдает.

В бабушкиной избе было тепло, ярко горел свет, пахло жареной картошкой, по радио едва слышно матюкалась группа «Ленинград», на комоде тикал круглый будильник. Оля-маленькая сидела за круглым столом, накрытым свежими газетами. Ждала, подперев руками остренький подбородок.

– А мать где? – хрипло спросил Витас. Горло уже горело, как натёртое песком.

– Домой ушла. Будешь коньяк?

– Наливай.

В последнее время мать Витаса пристрастилась к краснодарскому коньяку, который цистернами привозили на кондитерскую фабрику для пропитки тортов. Распробовав чудесный напиток с солнечного юга и многократно убедившись в его высоком качестве, кондитеры, для пополнения своего скудного бюджета, начали понемногу продавать его на сторону. Мать Витаса приобретала коньяк за полцены у своей знакомой, муж которой работал на кондитерке.

Оля-маленькая достала из сумки пластиковую бутылку с этикеткой «Кока-Кола» и поставила на стол две рюмочки толстого стекла.

– Сколько наливать?

– Ты что, краёв не видишь?

Разлив коньяк по рюмочкам, Оля-маленькая подняла свою.

– Ну, за здоровье!

– Ага.

Они выпили и принялись за горячую еду. После ужина разрумянившаяся Оля-кивнула на узкую кровать в углу, застеленную серым одеялом.

– Тебе туда.

– А ты где ляжешь?

Оля-маленькая улыбнулась:

– Я на печи. Там теплее.

Витас был рад тому, что спутница не пыталась его соблазнить. Вообще, их отношения застряли в конфетно-букетном периоде и Витас не хотел форсировать события. Дальше всего они с Олей зашли на восьмое марта. Он приехал к ней в общежитие, подарил цветы и недорогие серёжки из серебра, которые с тех пор всегда были у неё в ушах. Потом распили бутылку шампанского. Оля-маленькая предложила поесть мороженого в кафе. К ужасу обоих, в кафе они столкнулись со своим самым вредным преподавателем. Преподаватель сидел за соседним столиком в компании толстой расфуфыренной дамы – похоже, что жены – и неодобрительно косился в сторону поддатых студентов. Как же им тогда было весело! В тот вечер Витас был особенно остроумен. Оля-маленькая поминутно прыскала, не в силах сдержать смех. Побыстрее съев мороженое, они сбежали из кафе, укрылись от посторонних глаз за углом и долго целовались, забыв о времени.

Но сейчас Витасу было не до секса. Он чувствовал себя очень уставшим, совсем больным и немного пьяным. Пока Оля-маленькая не передумала, Витас поскорее забрался под жёсткое колючее одеяло, закрыл глаза. Девушка погасила свет, вскарабкалась на печь, немного повозилась, освобождаясь от одежды, и затихла. Село накрыло плотное покрывало тишины. В тишине отчётливо был слышен ровный шум реки. Убаюканный этим шумом, Витас начал засыпать.

– Не хочешь ко мне?

Витас с трудом приоткрыл один глаз.

– Спи!

***

Кровавый закат над Большим Иремелем догорел и потух. В тёмных кронах сосен запутались редкие звёздочки. Вечно холодные воды двух рек мерцали, словно стекло. Милосердная ночь сделала невидимыми грязь, беспорядок, нищету и убогость Тюрлюка. В селе воцарилась та тишина, которая сводит с ума жителей больших городов. Горьковатый запах печного дыма, навоза и влажного дерева, смешиваясь с тонким благоуханием леса, щекотал ноздри.

Участковый Огурцов оставил велосипед у крыльца. Завидев хозяина, обрадованный Барбос принялся с грохотом таскать за собой на цепи свою конуру. Барбосу по человеческому счету было лет семьдесят. Возраст дожития. Шуганув пса, который навязчиво примеривался к его ноге, участковый взял пакет с халвой и поднялся по стоптанным ступенькам. Жена Огурцова любила халву, а он любил жену. Хотя… Может, не любил, а жалел?