Елена Михалкова - След лисицы на камнях

Словно иллюстрируя их разговор, Красильщиков поднялся, и Макар убедился, что Бабкин прав. «Метр семьдесят, может, чуть выше. Чтобы ударить Серегу по голове, ему пришлось бы подпрыгнуть».

– Я все-таки настаиваю на обследовании…

– Кто, по-вашему, мог на нас напасть? – спросил Илюшин, будто не слыша его.

– Григорий Возняк. – Красильщиков, как и Бабкин, не задумался ни на секунду. – Силища у него огромная. Я видел, как он тащил по земле лосиную тушу килограммов на четыреста.

– У него есть причины, чтобы защищать вас?

– Ни одной. Он будет счастлив, если я навсегда исчезну.

– А какие у него отношения с Бакшаевыми?

– Про Веру ничего не знаю. С Надеждой общается так же, как со всеми. Единственный, кто его здесь на дух не переносит, кроме меня, – это Худякова.

– Нина Ивановна?

– Да. У них счеты с давних лет. Здесь ведь как обычно бывает: поссорятся люди из-за ерунды и годами не разговаривают.

– В Камышовке есть еще взрослые мужчины кроме Возняка? – подал голос Сергей.

– Шестеро. Но они сильно пьющие…

Бабкин переписал фамилии и адреса пьющих. Оказалось, что с тремя из них они сегодня виделись, и он мысленно вычеркнул каждого. Представить, что кто-то из этих трясущихся пьянчужек расправился с ними в доме, было невозможно.

За окном начало смеркаться. День утекал, как молоко из треснувшей банки. Сергей позвонил жене и предупредил, что сегодня не вернется в Москву.

– Ничего не понимаю, – бормотал хозяин. – Если Возняк, то зачем ему… Это что же получается, он тело Бакшаевой выкопал?..

Однако, несмотря на его неподдельную озабоченность, несмотря на то что Красильщиков определенно взгромоздил на себя часть вины за случившееся, Макар улавливал исходящие от него токи слабого удовлетворения. Он едва не списал это на антипатию. Невзлюбил человек тех, кого сам же и позвал на помощь, бывает. Как вдруг сообразил: тот просто-напросто радуется, что появилось косвенное подтверждение его рассказа.

– Михалыч! – позвал из угла Бабкин. – Лучше вот что нам скажи: ты голоса слышишь?

– Какие голоса?

– Он спрашивает, не бывает ли у вас слуховых галлюцинаций, – перевел Макар.

– Боже упаси! С чего вы взяли?

– А зрительные?

– Зрительные?

– Вам не случалось видеть объекты, которых не замечали другие?

– Вы надо мной издеваетесь?

Бабкин удовлетворенно ухнул и привалился к стене.

– А они вас, оказывается, очень любят, – задумчиво сказал Макар.

– Кто?

– Местные.

– Да бросьте! – Красильщиков махнул рукой. – Любят, тоже мне… В глаза, может, и любят, а за спиной кукиши крутят. Едва отвернулся, стащили станину от швейной машинки, под навесом сохла после лака, – вот скажите на милость, зачем им древняя станина без самой машинки, а? Я-то ее приволок, потому что это довольно редкая штуковина для Науманна, на ней сверху чугунная плита с росписью. Но объективно никакой ценности она не имеет ни для кого, кроме таких же повернутых на старине безумцев, как я. Так почему стырили? Я вам отвечу! Потому что уносят все, что плохо лежит, причем это делают те же самые люди, которые якобы считают меня благодетелем. Здесь воровство – не грех, а образ жизни, своего рода удаль. Дурак тот, кто не ворует. Уверен, они и меня считают дураком. Идиотиком. Блаженненьким.

– А вот кстати о блаженненьких, – сказал Макар. – Вы в психиатрических клиниках лечились?

Красильщиков округлил глаза.

– Сначала голоса, теперь клиники… Понимаю. Думаете, я псих. – Он вдруг засмеялся. – Люди из кожи вон лезут, убеждая в своей невиновности, а я бьюсь о стену лбом, чтобы доказать, что я преступник. Не лечился, не состоял, голосов не слышу.

– Хороший народ в вашей Камышовке, – без видимой связи с предыдущими репликами сообщил Сергей.

Хозяин вопросительно уставился на него.

– Видите ли, Андрей Михайлович, окружающий вас народ врет так, что едва из штанов не выпрыгивает, – пояснил Макар. – И все это – чтобы защитить вас.

– В каком смысле?

– У вас пытались украсть прялку?

– Прялку? Да нет же, станину…

– Подождите вы со своей станиной. Прялку, старинную, деревянную – пытались? Вы видели вора?

Макар повторил историю, которую они слышали от Маркеловой.

Ошеломленный взгляд Красильщикова оказался красноречивее любых объяснений.

– Это Таня вам сказала?

– Таня.

– Зачем же она… для чего же…

Красильщиков вскочил, забормотал, забегал по комнате и вдруг сел на пол.

– Это же вредительство какое-то, – беспомощно сказал он.

– Это попытка вас спасти. Кстати, почти удалась. Вы должны сказать спасибо тому, кто на нас напал. Если бы не он, мы бы уже возвращались в Москву. – Илюшин устало потер лоб. – Чертовски голова болит… Найдется аспирин? Мы остаемся, Андрей Михайлович. Только давайте условия работы обсудим завтра, если вы не против.

– Да называйте вы меня Андреем, ради бога! – неожиданно рассердился Красильщиков. – Я хоть вас и старше в полтора раза, но не такой старик, чтобы крыть меня отчеством.

Илюшин чему-то усмехнулся.

– А нельзя ли нам сухое шмотье сообразить? – пробасил Сергей. – Или хоть простынку какую, чтобы в нее завернуться.

– В простынку вам заворачиваться рано. – Красильщиков поднялся. – Сейчас принесу одежду, а затем поужинаем.

– Нравится мне наш хозяин, – вслед ему сказал Бабкин, когда за Андреем закрылась дверь. – Гостеприимный! Жалко, что душегуб.

После ужина Красильщиков отвел их в жарко натопленную комнату на втором этаже. Поев щей, Сергей Бабкин совершенно осоловел и думал лишь о том, как добраться до постели. Сквозь тяжкую сонную пелену он слушал, как Илюшин расспрашивает об особенностях обогрева такого большого дома и материалах для теплоизоляции.

«Полы почти горячие, вы заметили, Макар?»

Бабкин на секунду зажмурился от яркого света, а когда поднял веки, в форточку протискивался некрупный гриф. Двигая шеей, он сделал круг по комнате и угнездился рядом с Сергеем. «Но-но! Я живой, между прочим, – строго сказал ему Бабкин. – Ты тут не отирайся раньше времени». Ему вспомнилось, что в какой-то известной поэме описан ворон, только и умевший кричать, что «Никогда». «Заговорит он со мной или нет?» Гриф разинул клюв и каркнул: «Гипокауст!»

Бабкин вздрогнул и открыл глаза. Он сидел на краешке постели. Справа, привалившись к нему вплотную, дремал кот Арсений, прикрыв лапой рваное ухо.

– Гипокауст, – обернувшись к нему, повторил Илюшин. – Представляешь, здесь использован римский принцип обогрева полов! Круто, да?

Красильщиков взглянул на Бабкина и тактично заметил, что, пожалуй, уже пойдет.

– Моя комната на первом этаже, справа от столовой. Не стесняйтесь меня беспокоить, если что. Я плохо сплю.