Анна и Сергей Литвиновы - Мертвые не лгут

Все прочие пять дней в неделю он просыпался в своем коттедже в полном молчании – и порой весь день напролет в молчании проводил.

Соседи по поселку были ему не интересны, и с ними он обменивался лишь сухим «здравствуйте». Мысль о том, чтобы сойтись с другой, новой женщиной, была ему физически противна. Иной раз звонил Чуткевич, спрашивал, как дела, даже приглашал к себе – в издательский дом заехать или на дачу, однако профессор его приглашения твердо, но вежливо отклонял. Бывало, вдруг, по старой памяти, спохватывались радийщики или телевизионщики, просили об интервью. Но подобный интерес случался крайне редко, в основном в сентябре или октябре, когда объявляли героев или вручали очередную Шнобелевку, и журналисты, прочесывая Интернет, вдруг с удивлением узнавали, что в Подмосковье проживает один из прежних лауреатов.

Собственные научные исследования и труды коллег стали Петру Николаевичу глубоко безразличны. Он просыпался – один и засыпал – один. С поздней весны по раннюю осень еще имелись проблемы в саду и огороде, приходилось крутиться. И все равно точила мыслишка: а кому нужно опрыскивать смородину, если никто ее не ест? А зачем подрезать яблони? Стричь газон? Но тут надо не надо, хочешь не хочешь, приходилось работать, как Линочка завела. А зимой совсем грустно становилось. Только и дел, что сходить на станцию за кефиром, парой слов переброситься с продавщицами. Порой ему даже начинало казаться, что он тоже, как супруга, умер и попал в некий весьма комфортабельный рай.

Не раз и не два он замечал, что начинает разговаривать с различными одушевленными (но не разумными) и даже неодушевленными предметами. Например, с холодильником, стиральной машиной или СВЧ-печью, которые сообщали ему писком о том, что программа исполнена: «Слышу, слышу я вас, подождите, иду!» Или с синичками, которых трепетно кормил зимой семечками: «Кушайте, мои дорогие, кушайте!» Но чаще он принимался говорить с покойной Линочкой, как если бы она была с ним рядом.

Ему самому свои разговоры не очень-то нравились: совсем не хотелось походить на сумасшедшего старика, бормочущего что-то себе под нос. И тогда Петр Николаевич вспомнил-таки о своих собственных научных идеях того периода, что приходили ему в голову непосредственно перед гибелью Линочки, и решил возвратиться к ним. То был, как сказал психиатр Коняев (единственный человек, помимо кафедральных, с кем он поддерживал более-менее постоянное общение), шаг в верном направлении. Интерес к научной работе в профессоре постепенно просыпался. Как и все в своей жизни – как и самою свою жизнь, – Остужев решил поставить воображаемое общение с супругой на твердые, научные, аналитические рельсы.

Взялся разрабатывать аппаратуру. Писать программное обеспечение. Лина при жизни была продвинутым пользователем: у нее, как и у супруга, имелись аккуанты во всех основных социальных сетях и мессенджерах. Остужев предпочел тот, по которому они обычно общались, когда супруга была жива. Когда устройство и ПО были готовы, он постановил себе посылать сообщения ушедшей дважды в сутки: утром, в двенадцать, и вечером, в полночь. И больше ни ее, ни себя не тревожить. А в остальном сдерживаться: ни с ней, ни с синичками или холодильником вслух не болтать. Решив так, профессор, как всегда в своей жизни, неукоснительно стал следовать заведенному правилу.

Например, утром извещал:

– Линочка, сегодня всю ночь лил дождь, и утром тоже. Поэтому гулять я не пошел. С утра поел творогу, выпил кофе с молоком – как ты любила. Попутно смотрел спортивный канал – я теперь его часто смотрю, с тех пор как тебя не стало… (голос задрожал) …ведь он теперь тебе не мешает… (заплакал).

А вечером докладывал:

– День прошел неплохо. Во-первых, наши выиграли в футбол, два-один, впрочем, тебе это неинтересно. Во-вторых, мне удалось сварить чрезвычайно удачный борщ. Я определенно делаю успехи в кулинарии, возможно, меня даже пригласят на какое-нибудь состязание поваров по телевидению.

И так, неукоснительно, изо дня в день.

Отчасти профессора это беспокоило: не сошел ли он бесповоротно с ума, не съехала ли, как во времена его молодости говорилось, у него окончательно крыша? Он даже не ограничился телефонным звонком, а приехал самолично к психиатру Коняеву, поделился с ним сомнениями. Тот заверил, чрезвычайно горячо – даже излишне горячо: «О чем вы говорите?! Разумеется, это совершенно нормально! Вы, Петр Николаевич, в свойственной вам, сугубо научной манере, преодолеваете последствия постигшего вас стресса. Вы изживаете, компенсируете свое горе. Знаете, как иногда, достаточно грубо, выражаются относительно рациона питания: все полезно, что в рот полезло? Так и в вашем случае. Вам полезно все, что успокаивает, позволяет жить в нормальном ритме, самому обслуживать себя».

Удовлетворившись сим объяснением, Остужев вернулся в дом и каждодневно продолжал свои послания усопшей Линочке.

– Дорогая моя, сегодня у меня была маленькая радость: к нам на кормушку, наряду с обычными в данное время года синицами, прилетели снегири. Это значит, что весна близко. Интересно, есть ли там, где ты сейчас пребываешь, такое понятие, как весна? Чувствуешь ли ты ее приближение? Сегодня я наблюдал в окно нашей спальни за снегирями и думал: какая жалость, что ты их не видишь! А может, как раз наоборот? И ты оттуда, где находишься, видишь все – и их в том числе?

Однако Остужев не просто отправлял в никуда свои сообщения. Он продолжал совершенствовать процесс. Много думал, считал, вскакивал ночами, записывал идеи. Улучшал не только «железо», которое занимало уже полкабинета, но и софт – программное обеспечение. А днем продолжал наговаривать сообщения своей Линочке.

– Дорогая, сегодня три года, как тебя нет со мной. Конечно, я предпочел бы уйти первым, но раз Господь распорядился так, а не иначе, что ж делать с Его волей. И, ты знаешь, боль – она утихла, а грусть по тебе и тоска – они здесь, никуда от меня не делись.

…И однажды она ему ответила.

Прошли сутки

Погибшая супруга ответила Остужеву в ту знаменательную ночь в письменной форме. Он не слышал ее голоса, однако ни секунды не сомневался в том, что это она, – настолько своеобычными и привычными для него были присущие ей, заметные ему обороты даже в маленьком сообщении:

– Могу общаться только письменно. И далеко не всегда. Сеансы связи возможны только в это время.

– «Это время» – какое? – набрал на мессенджере профессор. Ему, как всякому ученому, самым важным показался даже не тот факт, что он общается с покойной супругой, а те условия, при которых данный опыт возможно повторить.

– Ночь, – кратко написала умершая.

Петр Николаевич оглянулся и увидел, что вокруг него и впрямь темнота. Точнее, бледный подсвет мая, полночь, трели соловьев.