Ольга Баскова - Проклятое ожерелье Марии-Антуанетты

– Сюда, сюда, осторожнее, – направлял он медиков, и вскоре носилки остановились возле белой стеклянной двери с надписью «Реанимация». Врач «Скорой» и медсестра, попрощавшись, ушли. Полную черноглазую женщину сменила другая медсестра, в зеленоватом медицинском халате. Толкнув дверь ногой, она исчезла за белым стеклом.

– Я его внучка, – обратилась девушка к доктору и подалась вперед, собираясь зайти туда, где ее деду пытались сохранить жизнь. – Кроме меня, у него никого нет. Да и у меня тоже. – Она взмахнула руками. – Ну пожалуйста, я вас прошу!

Павел Николаевич, как заправский охранник, преградил ей дорогу:

– Дальше вам нельзя. – Доктор дружески похлопал девушку по плечу. – Он без сознания, в очень тяжелом состоянии. Мой вам совет – идите домой. Если что-то… – Егоров замялся и покраснел. – Мы вам сразу…

Девушка вцепилась в рукав зеленоватого халата:

– Если что? Что вы имеете в виду? Что? Что???

Доктор избегал смотреть на Юлю.

– Ну, говорите, говорите! Вы хотите сказать, что его не удастся спасти?

– К сожалению, мы не боги. – Доктор открыл стеклянную дверь. – Идите домой, я вам сказал. Вы никому ничем не поможете. Будете только мешать.

Юля покачала головой:

– Нет, нет, как я могу уйти?

Доктор пожал широкими, как у борца, плечами:

– Ну как хотите. Тогда посидите пока здесь. Но я уверен, что никаких изменений в его состоянии не будет, по крайней мере, несколько часов.

– Да. Да, я понимаю, – рассеянно кивнула девушка. – И все же я останусь.

Она села на стул и погрузилась в раздумья. Перед ней проносились картины счастливой семейной жизни, но это было давно, очень давно. Вот бабушка, заботливая, хлопотливая, печет пироги с рыбой, вот дед, вернувшийся с рыбалки, коптит рыбу на даче, вот мама, здоровая, счастливая, красивая, рвет цветы – огромные розы со звучным названием «Глория», желто-розовые, умопомрачительно пахнущие, вот отец, улыбавшийся широкой улыбкой… Да, это было действительно давно.

Юля не заметила, как задремала. Картины мирной жизни продолжали проноситься перед ее глазами. Наконец чуть глуховатый, напряженный голос врача вывел ее из забытья:

– Он пришел в себя и спрашивает о вас/

Самойлова вскочила, опрокинув стул:

– Куда идти?

– Идите за мной.

Он распахнул дверь, ту самую, стеклянную, с пугающей надписью.

– Заходите.

Юля почувствовала, как дрожат колени. Ей почудилось, что она входит в тот, другой мир, и от человека, стоявшего рядом, зависит, выйдет ли она отсюда вместе с дедушкой или останется совсем одна.

– Скажите, у него есть шансы на выздоровление?

Доктор пожал плечами:

– Не хочу вас обнадеживать. Сами понимаете, возраст. Но это уже во-вторых. Отморозки истыкали его каким-то острым предметом. Огромная кровопотеря.

Он остановился и приоткрыл дверь палаты:

– Вот мы и пришли. – Мужчина подталкивал Юлю к кровати, на которой лежал дедушка, но Самойлова медлила. Увидеть его, самого родного и любимого, в таком беспомощном состоянии… Нет, это выше ее сил.

– Подойдите, не бойтесь, – убеждал ее доктор. – Несколько минут… У вас всего несколько минут.

Наконец Юля заставила себя подойти к кровати и охнула. Дедушка, дедуля, звавший ее любовно Юлой, лежал бледный, как укрывавшая его щуплое тело простыня. Тонкий нос с небольшой горбинкой заострился. В осунувшемся лице не было ни кровинки. Седые волосы ерошились как-то по-детски беззащитно.

Она дотронулась до безжизненной руки в старческих пигментных пятнах:

– Дедуля… Бедный мой дедуля… Как же так… Как же так…

Синие губы больного дрогнули. Врач, как часовой, стоявший у изголовья, наклонился над ним.

– Матвей Петрович, вы меня слышите?

Мужчина открыл большие глаза цвета стали и оглядел пришедших. Увидев любимую внучку, он словно засветился изнутри.

– Юла, как хорошо, что ты здесь, моя внученька. – Старик попытался приподняться. – Если бы я не успел поговорить с тобой, я бы себе это не простил даже на том свете. – Матвей Петрович закашлялся, и на губах появилась кровавая пена. Врач сразу засуетился.

– На сегодня достаточно. Поверьте…

Матвей Петрович тяжело задышал:

– Доктор, не мешайте… Иначе не успею. Чувствую, мне недолго осталось. Юла, не перебивай… – Его дыхание становилось все прерывистее. – Пусть доктор уйдет… Ненадолго…

– Павел Николаевич, вы бы не могли оставить нас наедине? – попросила Самойлова. – Пожалуйста.

– Но… – слабо пытался протестовать доктор, и она с усилием подняла руку, как бы умоляя его замолчать:

– Я прошу вас.

Павел Николаевич сдался:

– Ну хорошо, только недолго.

Когда за ним закрылась дверь, дед снова попытался приподняться, заставляя себя это сделать каким-то неимоверным усилием воли. Казалось, желание что-то поведать близкому человеку придавало ему силы.

– Я был не прав, что так долго молчал.

Юля наморщила лоб:

– Ты о чем?

Лицо деда покраснело от напряжения.

– Прости меня, Юла, за все прости. – Она попыталась что-то сказать, но Матвей Петрович остановил ее: – Тише, мне трудно говорить… Я виноват перед всеми… из-за меня умерла твоя мать, и мой сын покончил с собой… Когда-то я совершил страшную вещь, присвоил чужое, а она меня предупреждала, что этого не следует делать…

– Кто предупреждал? – Самойлова ничего не понимала.

– Черная графиня. – Дед схватился за грудь. – Умираю, умираю… Успеть бы сказать… Она приходила к нам в Артеке, предупреждала, предупреждала… Ты должна найти ее могилу и все вернуть… Все драгоценности… У меня на даче… Карта… Люди… Они были тогда со мной… У них тоже… Найди их…

– Дедушка! – Юля вцепилась в его руку. – Дедушка, о ком ты говоришь? Я ничего не понимаю! Дедушка!

– Черная графиня, она… – Старик вдруг широко распахнул глаза, будто пытался лучше рассмотреть внучку, склонившуюся над ним, захрипел и упал на подушку.

– Дедушка! – Девушка принялась трясти старика, но он лежал безмолвный и недвижимый, не реагируя на ее рыдания. Будто опомнившись, Самойлова выскочила из палаты и помчалась по коридору, истошно крича:

– Павел Николаевич!

Он возник точно из ниоткуда, в зеленоватом халате, с бледным лицом, с застывшим вопросом в глазах.

– Он умер, умер… – Юля схватила его за руку. – Доктор, умоляю, быстрее, может быть, можно что-то сделать.

– Посмотрим, посмотрим, – бормотал Павел Николаевич, ускоряя шаг. В стеклянную дверь они ворвались вместе. Дедушка лежал в той же позе, только успевшее загореть лицо уже не выражало страдание – оно казалось спокойным и умиротворенным. Юля вспомнила посмертные маски великих людей. Они ничего не выражали. Вот и сейчас она видела просто гипсовое лицо, не имевшее ничего общего с ее дедом, которому, казалось, смерть принесла облегчение и открыла какую-то важную истину. Доктор пощупал пульс и тяжело вздохнул: