Фрэнсис Вилсон - Во всем виновата книга – 2

Сплетники ни о чем не заявляли прямо. Из обрывков разговоров я составил картину случившегося – так, как это мне представлялось. В зависимости от интонации слова «вот молодец» могут быть похвалой или обвинением. Я понимал это, несмотря на юный возраст, и ходил между собравшимися, принимая соболезнования, никому не доверяя, стараясь прочесть в каждом взгляде признание вины. За мной семенил брат, еще не полностью осознавший внезапную потерю отца. Я был потрясен не меньше Дрю, но старался держаться стойко, скрывая смятение. Мой отец был в самом расцвете сил, занимался спортом, правильно питался, не имел вредных привычек, вовремя ложился спать, вставал с петухами. И пусть в церковных делах он спотыкался, на церковной лестнице после воскресной проповеди он споткнуться не мог. Это я знал наверняка.

А вот коронер не был так уверен. Симптомов сердечного приступа и других проблем со здоровьем, из-за которых отец мог упасть или потерять сознание, не обнаружили, и основная версия заключалась в том, что он просто поскользнулся. Полная чушь, если учесть, что он тысячи раз спускался по этой лестнице; она была прекрасно освещена и даже не скрипела, хотя в целом церкви не помешал бы ремонт. Для меня все было ясно: здоровье отца здесь ни при чем, лестница тоже, и уж точно он не совершал самоубийства. Христос был куда более склонен к суициду, чем мой отец. Нет, я твердо знал, что его столкнули. Единственным камнем преткновения оставалось отсутствие свидетелей. В тот день рядом с отцом никого не видели, и никто не слышал, как он упал или кричал. Я отгонял от себя мысль о том, с каким звуком треснул отцовский череп – возможно, примерно так же утром того дня хрустнула и раскололась дыня, которую он в рассеянности уронил, – и вспоминал притчу о дереве, что валится беззвучно, ведь в лесу никто не услышит его падения. Все это выглядит жалко, но новые эмоции были мне совершенно незнакомы, и я приспосабливался в меру своих возможностей. Я не спал по ночам, забросил приставку и включал телевизор без звука, чтобы не умереть со скуки. Я повидал всех знакомых отца, с которыми он встречался в последние несколько месяцев, но ни один не вызвал у меня подозрений.

Вечером в день гибели отца к нам зашел полицейский и задал маме несколько вопросов. Она была потрясена и толком не понимала, о чем ее спрашивают. Детектив интересовался, были ли у отца с кем-нибудь разногласия, ссоры, конфликты. Не прошло и недели, как он снова заявился к нам, и я понял, что дело сдвинулось с мертвой точки.

– Примите мои соболезнования, – сказал он, как и в первый свой визит.

– Спасибо, – ответила мама.

– Не могли бы мы с вами заново пройтись по вопросам, что я вам задавал? Прошло достаточно времени…

– Мы только что его похоронили, – перебила мама, но тут же извинилась. – Хорошо. Лиам, иди наверх.

– Не стоит его отсылать, – сказал сыщик. – Скрывать нам нечего, к тому же парнишка может что-то знать. Правда, Лиам?

– Да, сэр, – ответил я с необъяснимым уважением.

Детектив был не брит и одет в застиранную серую толстовку с капюшоном, он не выглядел как типичный полицейский, и это мне понравилось, придало куда больше уверенности, чем придала бы стандартная голубая форма. Я не жаловал полицейских примерно так же, как священников (за исключением отца), но этот детектив в потертых джинсах был парень что надо.

Он задавал почти те же вопросы, которые я слышал раньше из соседней комнаты. Принимал ли мой отец людей, в чьих семьях отмечались случаи домашнего насилия, или склонных к агрессии? Угрожал ли ему кто-нибудь? Случалось ли так, что мама или покойный – терпеть не могу это слово – видел у дома или церкви незнакомцев, тех, кто не принадлежал к числу прихожан? А что насчет звонков в неурочное время или писем с угрозами?

Мама отвечала так же, как в первый раз, но, когда детектив спросил, был ли кто-нибудь из церковных работников уволен в последнее время, внезапно спохватилась:

– Постойте. Я припоминаю несколько поздних звонков незадолго до Дня Всех Святых.

– Кто звонил?

– Не знаю. Преподобный сам на них отвечал, а когда я его спросила, сказал, что ошиблись номером.

Мама всегда называла отца «преподобным». Многие считали это странным, но я привык к такому обращению с раннего детства, и для моего уха оно звучало естественно.

– И как вы отреагировали?

Вопрос сбил маму с толку.

– Легла спать.

– Утром вы это не обсуждали?

– Нет, мне нужно было готовить завтрак, отправлять мальчиков в школу и заниматься другими делами. Преподобный не придал звонку большого значения, и я не стала.

Детектив осторожно прощупывал почву:

– Сколько раз повторялись эти анонимные ночные звонки?

– Раз пять. Но я не говорила, что они были анонимными. Просто преподобный о них не распространялся.

Детектив неожиданно обратился ко мне:

– Как себя чувствуешь, сынок?

– Держусь.

– Маме помогаешь?

– Стараюсь, – ответил я, недоумевая, зачем он задает такие нелепые вопросы. – Вы ведь знаете, что папу убили?

Пришла его очередь быть застигнутым врасплох.

– Доказательств у нас нет. Скорее, несчастный случай. Он споткнулся и упал, как это ни печально. Несчастные случаи происходят куда чаще убийств.

– Его убили, – настаивал я, твердо глядя полицейскому в глаза. – Совершенно точно!

– Лиам! – с укоризной произнесла мама.

– Ничего, – ответил детектив. – Пока не вынесен окончательный вердикт, ваш сын имеет право на свое мнение. Мы наведем справки об этих поздних звонках. Если вспомните еще что-нибудь, свяжитесь со мной. Я оставлял вам свой номер, – закончил он, поднимаясь.

Я проводил его до автомобиля, темно-синего «шевроле» без опознавательных знаков.

Напоследок детектив спросил:

– Между нами, Лиам, почему ты так уверен, что твоего отца убили? Просто наитие или что-то еще?

Я задумался, стоит ли рассказывать об отцовских долгах, обо всех, кто терпеливо ждал, пока церковь не соберет достаточно денег, и о тех, кому терпения не хватало. Но я предположил, что органы правопорядка и без того знают о темной стороне отцовских дел – и занимаются ею прямо сейчас.

– Понимаете, – беспомощно ответил я, – есть вещи, о которых вы просто знаете.

Сейчас мне ясно: он знал, что я ничего не знал.

В течение нескольких дней после визита детектива в голове у меня вертелось библейское изречение: «Око за око, зуб за зуб». По необъяснимой причине оно так прочно укоренилось в моем сознании, что даже фантазии об Аманде, несколько раз навестившей нас после гибели отца, – целомудренной девушке, чьи невинные глаза, я был уверен, скрывали непробужденную чувственность, – отошли куда-то в сторону. Я был одержим новой страстью, совсем не любовной, и мне было не по себе. Я, безусловно, предпочитал Аманду Книге Левит, но Ветхий Завет крепко вцепился в меня своими когтями, и я даже принялся искать в одной из отцовских Библий эту фразу, чтобы понять ее значение. Подозреваю, впрочем, что отец осудил бы жажду мести, проснувшуюся в его старшем сыне, и требовал бы для преступника – если его найдут – справедливого суда.