Анна Акимова - Зависть кукушки

Они сели на скамейку под рябиной и замолчали. Петр почему-то снова растерялся и не знал, как начать разговор.

– А у нас дед умер, – наконец сказала Маша.

– Знаю. Я был на панихиде.

– Был?! Почему не подошел?

– Ну-у… не хотел беспокоить… Там мама твоя была…

– А, мама! Ну понятно. – Маша побарабанила пальцами по коленке и вдруг, прямо взглянув ему в лицо, решительно сказала:

– Петя, а давай поженимся! Прямо завтра!

Петр растерялся. Она что, шутит так? Он смотрел на нее, ожидая, что она вот-вот рассмеется, и молчал. Ее лицо вдруг начало меняться – побледнело и застыло, глаза надменно сузились, подбородок вздернулся. Такое лицо у Машки бывало, когда она обижалась. Обижаться Машка умела смертельно и надолго. Сейчас встанет и уйдет, и к ней потом на кривой козе не подъедешь… И Петр поспешно ответил:

– Давай…

Машино лицо расслабилось, сжатые губы дрогнули.

– А почему ты сразу не ответил? Ты не хочешь, да?..

– Я в армию ухожу, – объяснил он. – Да и мать тебе не позволит.

– Ну и что? Я буду ждать, письма писать… А мама ничего сделать не сможет, мне уже восемнадцать. Если что – я из дому уйду, сниму квартиру. Мне дед деньги оставил, я могу пользоваться счетом…

Она помолчала и решительно добавила:

– Знаешь что, поехали!

– Куда? – растерянно спросил он.

– К нам на дачу. Там сейчас никого нет.

Они встретились глазами, и Петр понял, что она не шутит. И еще понял, что устоять он не сможет.

…Обратно в город они вернулись к ночи. Петр, провожавший Машу до дома, еле успел на последний трамвай. Мать, которой он позвонил со станции и соврал, что идет на день рождения к приятелю и вернется поздно, уже спала.

На следующий день, вернувшись с работы, он узнал от матери, что к ним приезжала Нина Владимировна Лаврова «для родительских переговоров». Петр покраснел до ушей, а мать, сидевшая у кухонного стола, вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Петр растерянно совал ей в руки стакан с водой и лихорадочно думал, что могла сказать матери Лаврова.

Мать наконец перестала плакать, крепко вытерла глаза кухонным полотенцем и сказала:

– Ладно, что теперь делать… Семья богатая, известная, помогут тебе в жизни… Я-то неизвестно сколько протяну…

Дальше все закрутилось почти без участия Петра. Ему пришлось только сходить с Машкой в ЗАГС и в ателье, где с него сняли мерки и за два дня сшили классный костюм. Он все допытывался у Маши, как ей удалось уломать мать? Та отшучивалась:

– Сказала, что брошусь в Шушайку с Каменного моста и утоплюсь!

Каменный мост – красивое старинное сооружение – возвышался над обмелевшей речкой Шушайкой метра на три. Бросившись с него, можно было только искупаться в грязи. Нина Владимировна, между тем, была вежлива с Петром и даже улыбалась ему, но от нее шла такая волна неприязни, что он старался держаться от нее подальше.

После свадьбы, до отправки Петра в часть, они с Машей жили на даче Лавровых. Природа как будто радовалась за них и дарила им прекрасные осенние золотые дни с запахом сохнущей листвы и дыма костров. Мелкие пичуги огромными щебечущими стаями налетали на участок, обклевывали ранетки и рябину, отъедались то ли перед отлетом в дальние края, то ли перед зимовкой. Тепло и золото этих медовых дней надолго осталось с Петром – и в плацкартном вагоне, в котором его везли к месту службы, и в казарме, и на маршах.

Через два месяца Маша написала ему, что ждет ребенка. Петр совсем не обрадовался. Он мечтал вернуться к Маше, только к ней одной, он не насытился ею, он хотел повторения тех золотых дней, а тут ребенок, пеленки-присыпки, ну ё-моё! Но потом он привык к этому обстоятельству и даже стал с любопытством приглядываться к детям, когда его отпускали в увольнение в город.

Когда родился Вовка, Петра не отпустили в отпуск посмотреть на ребенка. Он не был особо примерным солдатом, и командиры к нему не благоволили.

Маша написала ему, что назвала сына Владимиром в честь своего деда. И еще написала, что Нина Владимировна настаивает, чтобы она дала сыну свою фамилию – Лаврова. Знаменитая фамилия должна была облегчить ребенку жизнь в будущем.

Петр возмутился. Как это его сын будет носить чужую фамилию! Ну теща! Мало ей того, что сама она, выходя замуж, оставила себе знаменитую отцовскую фамилию и дала ее обеим своим дочерям, так она и до внуков добралась! Ее первый внук, Женя, которого родила старшая сестра Маши Инна, уже стал Лавровым. Теперь на очереди и его сын. Ну нет!

Против имени он не возражал. Нормальное имя, тем более что Владимиром звали и его собственного отца. Но фамилия! И он ответил Маше, что если она запишет ребенка Лавровым, он подаст на тещу в суд, когда вернется. В следующем письме Маша написала: «Вова Ильин шлет папе привет», и он успокоился.

Когда Петр вернулся из армии, Вовка уже вполне походил на человека, умел ходить и начинал разговаривать. Петр хорошо помнил свою первую встречу с сыном.

Маша поставила на ножки толстого младенца и пропела:

– Вовик, а это па-а-апа!

Петр присел на корточки и стал разглядывать ребенка. Круглая голова в золотистых перышках волос, маленький нос меж толстых щек, верхняя губа клювиком почти скрывает нижнюю. Вид важный, сосредоточенный. Вовка пристально и серьезно смотрел на него небесно-голубыми глазами.

Петр нерешительно потыкал пальцем тугой живот. Вовка все так же пристально и неотрывно смотрел на него и вдруг улыбнулся, да так, что у Петра стало тепло в груди, там, где сердце. Он мгновенно и навсегда полюбил маленького смешного человека.

Он полюбил гулять и играть с Вовкой, а особенно кормить. Вовка ел сосредоточенно и серьезно, он внимательно вглядывался в содержимое ложки, потом широко открывал рот и смешным заглатывающим движением «одевался» на ложку. Петр хохотал, за ним начинал заливаться Вовка. Маша кричала:

– Петя, не смеши его, он подавится!

– Это он меня смешит, – оправдывался Петр.

Жили они у Лавровых, и Петр видел, как изменился этот дом после смерти академика. Старая компания перестала собираться. «Иных уж нет, а те далече», – говорила Мария Дмитриевна. Петр как-то встретил в аптеке фантаста Якушева, и они немного поболтали, вспоминая старые времена.

– А Лешковский-то наш, слыхал? В Израиль уехал, – сообщил Якушев.

– Петр Адамович? – переспросил Петр. – Он разве еврей?

– Отыскал у себя в роду какую-то еврейскую бабушку, – желчно проворчал Якушев. – Только говорят, что в Израиле-то он не задержался. В Америку махнул.

– Надо же! – вежливо удивился Петр. Но на самомо деле он совсем не удивился. Лешковский всегда был каким-то нездешним…

Ему тогда вообще было не до Лешковского. У него была непростая жизнь. Он поступил на заочное в Политех и опять пошел работать на завод, только теперь уже слесарем-наладчиком – в армии он кое-чему научился. Ездить было далеко, но, во-первых, он к этому привык, а во-вторых, у него была возможность каждый день забегать к матери.