Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

– А ведь тебе весь курс завидовал, когда ты дочь самого академика Граба под венец повел. Ты тоже, помнится, радовался.

– Дурак был, вот и радовался, – Меркурьев отодвинул пустую чашку и расслабленно откинулся на спинку дивана, закинув руки за голову. – За Симкой весь универ бегал, а она меня выбрала. А потом такой змеей оказалась – мама дорогая. Я как диссертацию под руководством Викентия Павловича защитил, сразу охладел к Серафиме Викентьевне.

– Сплошь и рядом такое бывает, – сухо кивнул Олег.

– Сам все понимаешь, – усмехнулся Меркурьев. – В общем, с Симой, получается, мы расстались, а старика я бросить не могу. Душа за него болит – все-таки девяносто два года академику.

– Да, возраст. И как его самочувствие?

– Бодр и свеж и рвется в бой. Видит слабо, а в остальном вполне сохранен. Презентует, где только может, свою книгу. На гумилевские чтения в Бежецк собирается, и Сима требует, чтобы я ехал вместе с ним и глаз с него не спускал. А когда мне за стариком присматривать? Мне собой заняться некогда. В тренажерном зале уже месяц не появлялся, в бассейне полгода не был. Бывшая жена, а так за горло взяла – не дохнуть. А Ирина дама не вредная, не станет тебе руки выкручивать.

– Да, Ира порядочная. Честно тебе скажу, я от нее только из-за Сони ушел. Помнишь, как я переживал, что детей у нас с Иркой нет? А теперь понял, что Господь нам специально детей не дал, чтобы мы могли разойтись без особых сожалений. Я, когда Соню увидел, поговорил с ней, понял – или она, или никто. Моя женщина. И дети у нас с ней будут. И все будет. Не сейчас, конечно. Пусть пройдет время.

Меркурьев неожиданно подался вперед, облокотившись локтями на стол, и азартно проговорил:

– Слушай, Олег, а давай твою Соню на недельку устроим помощницей к академику Грабу? Пусть съездит со стариком в Бежецк. Ну, никак у меня поехать не получается. А Сима напирает, требует, чтобы отца ее не бросал ни в коем случае. Ты же знаешь, как Викентий Палыч к людям относится. Мало кто может найти с ним общий язык. А хорошенькая девушка всегда имеет массу преимуществ.

По лицу Полонского было заметно, что идея ему не нравится.

– Может, все-таки Веденееву попросишь? – недовольно протянул он.

– Да ты что, Олежек! – рассмеялся Сергей. – Дед таких, как Веденеева, на дух не переносит. Помнишь, как Машку Савельеву с факультета культурологии третировал? И глупа-то, и вульгарна, и пробы на ней ставить негде. А Соня девушка приличная, не вертихвостка, старик таких одобряет.

– Куда нужно ехать?

– Да говорю же, в Бежецк. Я представлю ее академику как литературного секретаря с обязанностями сиделки. Ну, там, рубашку помочь сменить, проследить, чтобы всегда у него было свежее белье и отутюженный костюм. И, само собой, записывать все, что Викентий Павлович надиктует, коль найдет вдохновение.

– Ну, не знаю, – продолжал сомневаться главный редактор. – Я хотел Софью взять с собой в Латвию на ежегодный фестиваль сыров. Так сказать, пообщаться в неформальной обстановке. Выезжаем завтра, утренним поездом. Я и билеты заказал.

– Не рано ли? Может испугаться, если станешь форсировать события.

– А может, ты и прав, – задумчиво протянул Полонский. – Пусть для начала Соня поработает с академиком Грабом, глядишь, представится случай поболтать с ней о старике, а там и до неформальной обстановки на Рижском взморье очередь дойдет. Ладно, Сереж. Считай, договорились.

Меркурьев широко улыбнулся, перегнулся через стол и хлопнул приятеля по плечу.

– Спасибо, Олежек, очень выручил. Теперь главное, чтобы твоя красавица согласилась.

– А куда она денется? – пожал плечами Полонский. – Сам знаешь, у журналистов не принято обсуждать задание начальства. Только я бы на твоем месте особенно не обольщался насчет того, что Соня сработается с Грабом – старик найдет к чему придраться.

– Характер у моего бывшего тестя не сахар, я давно ко всему готов. Но попытка – не пытка. Завтра часикам к двенадцати пусть Кораблина подъедет к дому Викентия Павловича, я познакомлю Соню с подопечным и введу в курс дела. Помнишь, где живет Граб?

– Скинь адрес по ватсапу. Только ты ее обязательно встреть и проводи.

– Да не волнуйся ты за свою Соню, ничего с ней не случится.

– Все, Сережа, – поднялся из-за стола Полонский. – Я пошел. Еще раз спасибо за информацию.

– Всегда пожалуйста, обращайтесь, если что, – привстав и поклонившись, дурашливо откликнулся Меркурьев.

И, прищурившись, пристально посмотрел в спину удаляющемуся другу. Дождавшись, когда главный редактор издательского дома выйдет из кафе, пиарщик вынул смартфон и набрал нужный номер.

– Добрый вечер, Андрей Андреевич, это Сергей. Наша договоренность остается в силе. Завтра я подъеду к вам в архив и передам половину оговоренной суммы. Вторую часть денег получите сразу же после приезда академика в Бежецк.

Сидя на высокой террасе белого посольского дома, слушая болтовню хозяйки и потягивая до омерзения теплое шампанское, Семен Вилькин, не отрываясь, смотрел, как по пыльной дороге к вилле приближается мул с двумя седоками. Про седоков проницательному эсеру сразу же стало все ясно. Восседающий первым держался важно и выглядел так, словно аршин проглотил. Второй был явно подавлен авторитетом первого и вид имел приниженный и жалкий.

Миновав разомлевших в воротах ашеров, взбодрившихся при виде посетителей, мул ступил на территорию посольства, неспешно проследовал по усаженной розами дорожке, остановившись перед высокой верандой. Седоки спешились и, передав животное на попечение чернокожих слуг, взошли по лестнице. Чинно ступая, первым поднялся узкоплечий господин в пыльном холщовом костюме. Длинное лицо его с крупным мясистым носом было надменно, широко посаженные глаза казались плоскими, и, кроме того, один зрачок заметно косил. За косоглазым взбежал по ступеням смущенный приземистый юноша с детским румянцем во всю щеку. Подобрав юбки, навстречу прибывшим гостям устремилась Сольская, радушно приговаривая:

– Ну наконец-то! Николай Степанович! Как добрались?

«Ну точно! Николай Гумилев!» – с неприязнью отметил про себя Вилькин, еще внимательнее рассматривая некрасивого господина.

– Благодарю вас, Вера Васильевна, – учтиво проговорил косоглазый, деревянной походкой направляясь к хозяйке.

Едва поэт раскрыл рот, как Семен отметил про себя, что в речи Гумилева имеется едва уловимый дефект, эдакая легкая картавость, режущая ухо и вызывающая раздражение. А Гумилев продолжал, обращаясь к хозяйке:

– Ваша охранная грамота сослужила нам с Колей отличную службу.

Обернувшись к своему спутнику, поэт сделал широкий жест и, кивнув на юношу, проговорил: