Алистер Маклин - Два дня и три ночи

Когда мы подлетали к пляжу, солнце почти касалось горизонта. Быстро темнело. Я с трудом различал черный силуэт островка, покрытого деревьями, слабый блеск серебрящегося песка и верхушки рифов, отделяющих пляж от открытого моря.

Уильямс не собирался делать круг, чтобы осмотреться, а сразу пошел на посадку. Наверное, это было рискованно, но Уильямс был уверен в себе, как древний египтянин, который умелой рукой запустил бумеранг и теперь ждет его возвращения. Я тоже не беспокоился. С не слишком разбирался в вертолетном деле, но жизнь научила меня, что, находясь рядом с таким человеком, как Уильямс, можно быть спокойным даже под дулом пулемета.

Только две мысли нарушали мой душевный покой: я уже предвкушал приятное ночное путешествие через лес и не менее приятное объяснение с дедом Артуром о полном провале моих поисков. Оставалось только решить, какое из двух зол я считаю меньшим. Причем проблема была чисто теоретической, поскольку и большего зла избежать тоже не удастся.

Уильямс протянул руку к тумблеру, включающему прожектора, чтобы осветить место посадки, но свет вспыхнул на долю секунды раньше, чем он щелкнул переключателем. Ослепительный луч света ударил с земли, резанул по глазам и осветил нашу кабину, как полуденное солнце. Скорей всего, мощный прожектор диаметром сто двадцать пять сантиметров был установлен на самом берегу.

Уильямс заслонил глаза рукой и тут же неловко упал вперед уже мертвым, потому что его белая рубашка на груди мгновенно пропиталась кровью.

Я скрючился за креслом, пытаясь отыскать иллюзорное спасение от автоматных очередей, разбивающих лобовое стекло. Вертолет начал как бы клевать носом, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Я хотел перехватить рычаги управления, еще стиснутые пальцами погибшего пилота, но в этот момент стрелявший сменил тактику: теперь он метил в картер мотора, и металлический звук от пулевых ударов сливался с шумом мотора и скрежетом рикошетов. Несколько секунд ужасающей какофонии, и вдруг мотор резко остановился. Вертолет неподвижно завис в воздухе, но я уже ничего не мог поделать. Я напряг мускулы в ожидании страшного падения, но оно оказалось, скорее, очень громким – машина упала на торчащие из воды верхушки подводных скал.

Я подумал, что нужно добраться до двери, но не смог сориентироваться – она мелькнула надо мной, когда мы падали носом вниз, а через секунду меня отбросило на приборную доску. Я был в шоке и все еще никак не среагировал. А ледяная вода постепенно и бесшумно уже стала проникать во все щели.

Несколько секунд гробовой тишины – и снова заработал автомат. Пули, чуть не задевая меня, пробивали внутреннюю часть корпуса, разбивали стекло над моей головой. Мне казалось, что стреляющий видит меня и бьет прицельно, точно, наверняка. Я старался как можно глубже спрятать голову в прибывающую ледяную воду. Наконец, удары пуль и тяжесть воды сделали свое дело – мертвая туша вертолета потеряла равновесие, наклонилась вперед, на секунду замерла в этом положении и, соскользнув с верхушек рифов, камнем пошла на дно.

Среди любителей «черной» тематики в разговорах за столом для бриджа бытуют два устойчивых убеждения. Во-первых, утверждают, что мужчина в момент повешения испытывает оргазм. Во-вторых, считается, что утонуть – это спокойная, легкая и чуть ли не приятная смерть.

Пока что не могу поделиться впечатлениями о пребывании на виселице, но могу разочаровать будущих утопленников: это один из самых ужасных видов смерти. Я знаю о ней не понаслышке. Я тонул по-настоящему, и воспоминания об этом, поверьте, не доставляют мне удовольствия.

Голова мгновенно распухла, как будто в нее накачали сжатый воздух, уши и глаза страшно болели. Нос, рот и желудок были переполнены морской водой, а легкие, накачанные бензиновыми парами, казалось, готовы были разорваться. Наверное, в этот момент мне было бы гораздо приятней опустить голову в воду и погасить этот жуткий пожар в легких одним глотком спасительной воды. Но я не думал об удовольствиях.

Проклятые двери заклинило. Их трудно было в этом винить, учитывая, что корпус ударился сначала о скалы, а потом о морское дно. Я толкал их, тянул, бился о них кулаками и всем телом. Безрезультатно. Кровь стучала мне в уши, ребра вдавливались в легкие, и смерть была близка, как идея христианского смирения добровольцу-санитару в негритянском лепрозории.

Я оперся ногами о приборную доску, ухватился за ручку двери и дернул ее, сознавая, что, скорее всего, это будет последнее усилие в моей жизни. Дверь не дрогнула, зато ручка осталась у меня в руках, в то время как сам я, словно выброшенный катапультой, перелетел в глубину наполненного водой салона. Легкие уже не выдерживали. Я решил, что лучше смерть, чем эта затянувшаяся агония, отхаркнул сквозь наполненный водой рот использованный воздух и чуть было не поддался соблазну сделать следующий вдох уже под водой. Но сдержался. Сделав шаг вперед, я прижался затылком к холодной стенке салона, стараясь, чтобы верхняя часть моего тела максимально выступала из воды, и набрал полные легкие воздуха.

Он был вязкий и ядовитый. Он состоял наполовину из паров бензина и масла, а наполовину из продуктов моей жизнедеятельности (вернее, моего умирания), и все же это был воздух.

На протяжении моей карьеры я дышал самым разным воздухом: морским ветром Атлантики и тяжелыми от благоуханий ароматами Эгейского моря, острым запахом норвежских сосен и пьянящей, как шампанское, дыхательной смесью высокогорных Альп. И все же любой из этих вариантов не был так восхитителен, как несколько глотков удушающей смеси азота, углекислого газа, паров бензина и масла, подаренных мне судьбой в глубине чудом не пострадавшей от пуль хвостовой части вертолета. Я дышу – следовательно, существую.

Я вдохнул шесть раз, пытаясь погасить сжигающее меня изнутри пламя и уменьшить давление в ушах, и двинулся как можно дальше в глубь корпуса. Здесь вода достигала груди.

Сделав несколько движений рукой, я попытался определить, сколько еще осталось воздуха, как быстро прибывает вода и как много, вернее, как мало у меня времени. Сделать это в абсолютной темноте было не так просто. И все же я вычислил, что, учитывая повышенное давление, смогу оставаться в живых еще десять – пятнадцать минут.

Передвинувшись в левую часть корпуса, я втянул в легкие очередную порцию воздуха, после чего погрузился в воду и двинулся вперед, чтобы проверить дверь для пассажиров, расположенную в двух метрах за креслом пилота. Если мне удастся ее открыть, это будет настоящим подарком судьбы.

Воистину сегодня судьба благоволила ко мне. Я сразу же нашел ее, то есть не судьбу, а дверь, вернее, даже не дверь, а то место, где она должна была находиться. Выход был свободен. Удар, заклинивший правую дверь, «с мясом» вырвал левую. Я вернулся в мою кислородную камеру, чтобы минуту отдохнуть. К сожалению, воздух показался мне уже не таким вкусным, как в предыдущий раз. Вот что значит отсутствие ажиотажа.