Джон Макдональд - Утопленница

Загасив сигарету в маленькой пепельнице и чувствуя, что сейчас расплачется, она встала, прошлась по комнате.

— Письма мне очень помогут, Барбара.

— Не обращайтесь со мной так доверительно!

— А вы не старайтесь изображать высокомерие и гордыню. Какое-то время нам придется сотрудничать. Пол и Барбара — легче и проще. И для меня польза: в качестве Барбары вы станете говорить свободнее, более естественно.

Резко повернувшись, она пристально посмотрела на детектива:

— Свободнее, чем сейчас? Нет, благодарю. Досотрудничалась до жалости к себе, а это скверное чувство. Оказывается, нечего плакать по моей сестре, нужно лить слезы надо мной.

— Как насчет писем?

Достав пачку из кармашка чемодана, она опять уселась напротив него.

— Тут... разнообразная коллекция. Это, так сказать, письма официальные. На домашний адрес мне сообщала обычные вещи, обращалась, главным образом, к маме. А эти — очень интимные, личные — я получала в конторе... Пол.

— Не смущайтесь, Барбара. Мне поручено частное, деликатное дело, оно касается смерти женщины, поэтому ее сфера чувств имеет важное значение.

Он протянул руку, и Барбара вложила в нее пачку со словами:

— Не представляю, как вы здесь станете слоняться и задавать вопросы. Пол объяснил, под каким предлогом явился в город, показав подготовленные для него бумаги от страховой компании. Сообразила гораздо быстрее, чем Уэлмо, и удовлетворенно кивнула:

— Все будут думать: вы стараетесь доказать самоубийство, чтобы сберечь денежки своей фирме. Пол, а если я останусь здесь на несколько дней, это не помешает? Не покажется ли кому-нибудь странным то, что мы будем встречаться, разговаривать?

Он пожал плечами.

— В случае чего пойдет только на пользу. Воображаемая сумма страховки должна достаться вам и вашей матери, поэтому мое расследование вас тревожит. Не хотите спускать с меня глаз, чтобы убедиться, что я не обведу вокруг пальца. Это обычный прием. Нужно подкинуть людям версию, которая соответствует их представлениям, и тогда они разговорятся.

Она окинула его взглядом:

— Значит, вот почему вы постарались выглядеть таким обыкновенным... — Смутившись, она покраснела. — Я хотела сказать...

— Стараюсь выглядеть так, как выглядит человек, за кого я себя выдаю, это помогает.

Понимая, что произносит банальную фразу, она все же сказала:

— Думаю, ваша работа очень увлекательна.

Выражение лица, даже осанка его мгновенно преобразились, и теперь его уже нельзя было назвать посредственностью. Проявилась темная, горькая сила, отчаяние, ярость, одновременно и шокировавшие, и притягивавшие ее. Но так же быстро он овладел собой, ответив:

— Иногда. Могу я узнать, какую сумму вы готовы вложить в расследование?

— Я выжала со счета в банке тысячу, точнее, пятнадцать сотен, тысяча — для этой цели. В бостонском отделении вашего агентства мне сказали, что следствие здесь... пройдет быстро. Я надеялась, тысячи хватит, но сейчас мне кажется — нет. Пятьсот на дорогу и расходы. Обратный билет уже оплачен, а свободные дни беру за счет отпуска. Но нужны деньги, чтобы остаться здесь.

Он опять утратил самоуверенность и снова показался моложе.

— Мне хочется сказать вот что. Звучит немного странно, но вам следует знать. Если уясните себе заранее и обдумаете, то в дальнейшем останется меньше вероятности наделать глупостей.

— Что ради Бога...

Он ответил холодным, открытым взглядом.

— Барбара, закон — это мерило могущества. Криминальное дело похоже на цепь. Ее звенья — совокупность улик, их мотивы, доказательства и обвинение, судебное разбирательство, процесс, приговор, обжалование, подтверждение приговора, наказание. А деньги, влиятельность подобны огромным клещам. Они могут разомкнуть любое звено цепочки, и все дело рухнет. Барбара, здесь замешаны крупные имена города: Хансон Кимбер. Так что не будьте идеалисткой. Может случиться, что я соберу обличительные факты для настоящего досье, передам в соответствующие учреждения, но дальше я бессилен. А это мерило могущества особенно эффективно действует в таких провинциальных городках. Здесь нет независимых и неподкупных федеральных служащих, нет крупных газет, которые отстаивают справедливость. На карту поставлено многое, наш мир не из лучших, но другого ведь нет. Во всяком случае, кое-кого мы уже затронули.

— То есть может случиться, что вы установите, кто убил мою сестру но не сможете...

— Мы можем располагать обоснованными фактами, и все же этого будет недостаточно. А вы сумеете жить с сознанием, что Икс живет счастливо, беспечно и безнаказанно. Вы способны так жить?

— Я же подниму крик на весь мир...

— А вас обвинят в клевете или потребуют врачебного обследования и поместят в психиатрическую лечебницу. Барбара, будем действовать спокойно, рассудительно, заберемся так далеко, насколько удастся, а потом — пусть решает суд. Или лучше вообще ничего не начинать.

Понурив голову, она долго молчала, а затем, едва заметно кивнув, с горькой усмешкой взглянула на него:

— Барбара Лоример получила урок.

— Очень сожалею, что вам приходится извлекать уроки из такой ситуации.

— Я могу быть вам чем-то полезной?

— Возможно, пока не знаю.

— Эти письма вы прочитаете сейчас?

— Просмотрю сегодня вечером. Кстати, я тоже живу в этом мотеле, но по другую сторону, коттедж номер пятьдесят.

Посмотрев на часы, поднялся:

— У меня свидание с доктором Нилом. Вы на машине?

— Нет. Здесь же близко — два-три квартала до центра.

— И все станут глазеть на вас, сообщая друг другу, кто вы такая, а самые смелые подойдут выразить соболезнование. Вы к этому готовы?

— Я... думала об этом.

— Может, вы немного поспите? Я заеду около шести и съездим поужинать в Лисберг или Окалу. Это недалеко — минут тридцать — сорок езды. — Он улыбнулся. — Километры не в счет. Устраивает?

— Да, Пол, очень. Спасибо.

Доктор Руфус Нил был пятидесятилетним коротышкой, довольно полным, но без намека на рыхлость. Упругий, словно резиновый мячик, непоседливый, розовый и чопорный. С эйнштейновской седой гривой, с расширенными зрачками, увеличенными толстыми стеклами очков, он энергично пускал в ход широчайший набор разговорных средств, жестов, мимики — надувал щеки, причмокивал, вращал глазами, всплескивал и похлопывал руками, тыкал пальцами: Станиэлу он напомнил ребенка, которому хочется писать, и он старается заглушить желание излишком движений.

В его кабинете как раз перестилали линолеум, поэтому они уединились в приемной для пациентов, и Станиэл поймал себя на мысли, что его мнение о низеньком докторе непрерывно меняется. Сначала он принял его за шута, стремящегося во что бы то ни стало развлечь собеседника. Потом ему показалось, что у Руфуса Нила начисто отсутствует чувство юмора. В конце концов он пришел к выводу: доктор — закомплексованный, очень застенчивый человек, который внешней суетливостью прикрывает свое доброе отношение к людям. Юмор был ему не чужд, только казался довольно мрачным и производил еще больше впечатление, чем шутовские замашки.