Андрей Анисимов - Восточное наследство

Ерожин никогда заядлым рыбаком себя не считал, но, случалось, ездил за компанию, особенно когда работал в родном городе на озере Ильмень.

«Провести ночь одному в гостинице — перспектива не веселая, — подумал Ерожин. — Почему нет? Заодно и место, где дочурка Вахида отметилась, поглядим».

— Чудно, — обрадовался Козлов, предвкушая добротную беседу с москвичом. — Сейчас ко мне домой. Удочки, все такое, и своих предупрежу.

Ерожин домой к Козлову не поехал, вышел возле гостиницы. Из номера позвонил в Ташкент Насырову, сказал, что докладывать рано, но кое-что узнать удалось. Петр Григорьевич понимал, что звонок выдал формальный, но этику и коллегиальность «соблюл». Затем позвонил в Москву Аксеновым. Трубку не сняли.

«Сидят в Нахабино», — удовлетворенно отметил он и набрал номер дачи. Он надеялся, что услышит голос Нади. И не ошибся. Девушка сидела у телефона и ждала его звонка.

— Петя, какое счастье, что ты позвонил.

Я места себе не нахожу! — взволнованно крикнула Надя. — Как твои дела? Ты здоров? Под пули не лез?

— Все в порядке. Работаю. Как у вас?

— Вчера Фоню похоронили. Наши на похороны, как ты велел, не поехали. Сева Фониных родителей к нам привез. Они очень хорошие.

Мне их жалко.

— Веселого мало, — согласился Ерожин.

— Милый, Люба мне рассказала о том, о чем с тобой говорила. И еще просила тебе передать, что перед отъездом поругалась с Фоней. Ну, когда он в Лондон собирался. Ты меня слышишь?

— Очень внимательно слушаю, — подтвердил Ерожин.

— Фоне показалось, что он видел, как Рера с чужим мужиком в машине целуется. Люба обозвала Фоню вруном. Они поссорились, и Фоня уехал не попрощавшись. Ты меня понял?

— Понял, милая. Все понял. Я тебя очень люблю.

— Приедешь, подадим заявление? Люба просит.

— Обязательно.

Ерожин положил трубку и задумался. «Снова таинственное передвижение сестер во времени и пространстве», — подумал он и улегся, не раздеваясь, поверх покрывала, на гостиничную койку. Ерожин лежал и улыбался. В словах, голосе, в интонациях Нади было столько неподдельной любви и обожания, столько беспокойства за него, что у Петра Григорьевича на сердце стало тепло и радостно. Он не заметил, как задремал.

Через час Козлов разбудил стуком в дверь.

В спортивных брюках, свитере и коротких кирзовых сапогах Ерожин едва его признал.

— Я и для тебя одежду набрал. Рост у тебя побольше, но, думаю, натянешь. Ночи пока еще прохладные, — сообщил он по дороге.

— Сазан ночью берет? — спросил Петр Григорьевич, садясь в машину.

— Ночью мы сомят попробуем, а сазан пойдет с рассвета, — заговорщически объяснил Козлов.

На улице стемнело. В городе зажглись фонари. Холода Ерожин не заметил, но, по сравнению с дневной жарой, температура упала.

Из города выехали быстро. Ерожин крутил головой, но ничего кроме темных полей различить не мог. Через двадцать минут «Волга-универсал» Козлова свернула с асфальта.

— Уже приехали? — удивился Ерожин.

— Тут рукой подать, — ответил Козлов, вылезая из машины.

Пока он вытаскивал донки, удочки и остальные приспособления для уничтожения подводных жителей, Ерожин подошел к арыку. Лягушки квакали с остервенением. Вслушиваясь в журчанье мощного потока, Петр Григорьевич припоминал телефонный разговор и соображал, как вписывается новая информация в это странное дело.

— Идите, переоденьтесь, — позвал Козлов.

Ерожин натянул на себя шерстяные трикотажные брюки, толстый свитер из верблюжьей шерсти и почувствовал приятное тепло. Размазывая по щекам комаров, он с любопытством наблюдал, как напарник закидывает в поток арыка тяжелый свинец грузил, как устанавливает удилища донок и мостит на них колокольцы.

— На кого ловим сома? — поинтересовался Ерожин.

— На лягушку, — ответил Козлов.

Они уселись на глину берега, еще теплую от дневного солнечного накала, и прислушались.

Лягушки смолкли. Звенящая обволакивающая тишина. Ерожин посмотрел вверх. На черном небе мерцали, светили, дрожали мириады звезд. Одна, чиркнув огненным хвостом, срезалась вниз.

— Что ты про Вахида думаешь? Куда он делся? — спросил Ерожин.

— Без понятия, — признался Козлов. — На повышение идти его не неволили, сам хотел.

Купить мог все. Денег на базаре себе на всю оставшуюся жизнь припас. Да он и не был очень жадным. Мог взаймы дать и забыть. Многие пользовались.

— Войны с местным кланом не затеял?

— Каким кланом? Жулье наше он в своем кармане держал. Зря не придирался. У него в городе врагов нет. Город небольшой, что случись — через день известно. А у тебя есть мысли?

Ерожин засомневался. Стоит ли раскрывать карты раньше времени? Вместо ответа он решил сам спросить.

— А в личном как? Не пойму, почему он в бобылях остался. Дом строил для кого? Для дочки?

Козлов ответил убежденно:

— Нет, не для нее. Фатима в дом и на порог не хотела ступить. У них отношения тягостные сложились.

— Почему?

— Возможно, потому, что слухам поверил, поверил, что дочь не от него. Времени ей мало уделял. Девчонка от рук отбилась. Подворовывала, подкуривала дрянь. Вахиду дочь прикрывать приходилось. Она на него злилась, он на нее. Но мне тоже кажется, что исчезновение начальника с личным связано. У него на сердце в последний год грусть. Бывало, хохму расскажут, он смеется, а в глазах тоска.

Правый колоколец звякнул, дернулся, затем замер и через секунду зазвенел все сильней и сильней. Козлов схватил удилище, подмотал катушку и, почувствовав напряжение лески, резко подсек. Катушка с треском стала разматываться.

— Здоровущий, — бросил Степан Павлович, продолжая манипулировать удилищем.

Но противник оказался сильным, тянул и тянул. Запас лески стремительно сокращался.

— Останови катушку! — вскочил Ерожин, увлеченный азартом момента.

— Не могу. Порвет! — дрожащим шепотом ответил Козлов.

Ерожин, не зная, чем помочь, топтался рядом. Катушка выпустила свой запас и со звуком, ранящим сердце любого рыбака, освободилась от лески.

— Ушел, — горестно вздохнул Степан Павлович и отложил пустое удилище. —Килограммов на тридцать, — снова вздохнул он.

— Жалко, — посочувствовал Ерожин.

И не успел договорить, на удилище возле него яростно зазвенел колокольчик. Петр Григорьевич поднял спиннинг, ухватил пробковую ручку. Подсек и медленно стал накручивать леску. Катушка проворачивалась с трудом, грузная живая тяжесть кругами ходила в глубине потока. Козлов схватил подсачек и, дрожа от нетерпения, встал у самой кромки воды.

В какой-то момент Ерожин ощутил рывок.

«Порвет!» — пронеслось в голове. Он отпустил катушку, немного ослабив напряг лески, и опять принялся наматывать на себя. Минуты три-четыре длился поединок человека и рыбы.