Алексей Биргер - Игра с джокером (Богомол - 3)

- В каком это смысле? - спрашиваю.

- Да в том, что вы мне все рассказать должны. А уж потом решим, как вас лучше к делу приставить.

- Так я уже все рассказал, - говорю. - И запись магнитофонная в какой-то секретный отдел отправлена. Все, как на духу, перед властями признал, а уж какой ход этой записи давать - это их дело, пусть решают.

- Вот как? - переспрашивает, нахмурясь. - На магнитофон записано? Это вы зря, Михаил Григорьич. Это вы погорячились.

- Да я что... - пожимаю плечами. - Я привык исполнять. Что мне скажут - то и делаю.

Он смеется, добродушней некуда.

- Это хорошо. А запись... ну, пусть будет. Мы, я думаю, все равно с вами договоримся.

- Нет, - отвечаю.

- Нет? - опять переспрашивает, удивленно так.

- Да потому что я, как понимаю, вам прежде всего в качестве стрелка нужен.

- И это тоже. Нельзя ведь свой талант в землю зарывать. А у вас не талант, у вас гений! - и от дружелюбного смеха так заходится, что всеми боками и щеками дрожит.

- Вот то-то и оно, - говорю. - Не могу больше стрелять по приказу. Да, взял оружие в руки и в бой полез. Но у меня личное было, я за друга мстил. А по первому слову укладывать человека, про которого я ничего не знаю... Было дело, выполнял такие задания, когда молод был, и Бог мне судья. Но теперь для себя пожить хочется, без крови. Поэтому, как в старину говаривали, Христом-Богом прошу, отпусти душу на покаяние.

- А если не отпущу? - спрашивает.

- Упрусь, - говорю. - Я не зарекаюсь, что больше никогда в жизни оружие в руки не возьму, но если возьму - только по собственному выбору. Потому что иначе вы меня в психопата превратите, в придурочную машину для убийства... Вон, что с Людмилой сделали! И не стыдно вам?

- Ну, Людмила, - говорит, - не твоя забота. И не моя, кстати, тоже... - и вдруг хитро прищуривается. - А взамен Людмилы пойдешь? Под мое честное слово, что её из этих дел выпустят?

- Как же вы её выпустите, - говорю, - если она неуправляемая, как необъезженная кобыла, и вы сами сейчас наполовину признали, что она даже вас не слушает?

- Когда надо, прислушается, - усмехается этот генерал Повар. И очень мне его усмешка не нравится.

Вот я и бухнул сгоряча.

- Если кого послушается, так меня, а не вас!

Он поглядел на меня, подумал... И, к моему удивлению, совсем развеселился, а не разозлился. Я-то был готов к тому, что он меня сейчас в порошок сотрет.

- Так значит, она тебя и подготовила, да? На две руки сыграла? Вот ведь... - и головой качает, нужных определений для неё не находя.

- Отпустите вы её, - говорю. - А я уж, ладно, и за неё отработаю.

- Нет, Михаил Григорьевич, - улыбается он. - Так не пойдет. Считайте, что этого разговора не было, и вы совершенно свободны.

Да, умеет он проигрывать, сразу видно. А иначе генералом бы не стал, так? и понимаю я, что ускользнул от чего-то очень серьезного, что огромные ставки были на кону, и не сводился вопрос к тому, пойду я работать исполнителем поручений генерала Повара или нет. Что именно за кадром осталось, мне, разумеется, не додуматься, да и не касается это меня. Главное, что я свою жизнь для себя сохранил.

- Вас сейчас в аэропорт отвезут и на самолет посадят, - говорит он.

- Лучше не надо, - отвечаю. - Вы мне просто билет выдайте, или деньги на билет. Я кое-кого из московских знакомых навестить хочу.

- Как скажете, - говорит с улыбочкой.

И очень по-дружески меня провожает, руку жмет.

Я выхожу на улицу, иду по морозцу, потом в метро спускаюсь. И тут кто-то меня за плечо трогает. Оглядываюсь - Людмила!

- Вылезаем наверх, дед, - говорит. - Давай я тебя напоследок обедом накормлю.

И устроились мы в хорошем таком тихом полуподвальчике возле площади Ногина. Едим горячую солянку из осетрины, и так ни о чем вроде беседуем. Потом я не выдерживаю и спрашиваю:

- Слушай, а почему ты все-таки меня от генерала Повара прикрыла? Ведь я понимаю, что он человек страшный, и за такое самоволие он тебе может голову оторвать. Стоило ли так рисковать ради старика?

- А ты не догадываешься, почему? - спрашивает, очередную свою пахитоску вытаскивая.

- Догадываюсь, - говорю со смешком. - Но ведь там, где служба и приказ - там все личные отношения побоку! У нас, случалось, люди с мужьями и женами разводились, когда им приказывали.

- Во-первых, я бы не развелась, - говорит. - Во-вторых, я не подчиняюсь никому, в том числе и Повару. В-третьих, Повар всегда на сто ходов вперед считает, и не удивлюсь, если он заранее просчитал, что я тебя прикрою и он якобы проиграет...

- "Якобы"? - хмурюсь. - Хочешь сказать, он только передо мной сделал вид, что потерпел поражение, а на самом деле и ты, и я сыграли в точности так, как ему надобно?

- Не исключено, - отвечает. - Его только Андрей сумел однажды перехитрить, да и то... - и пожимает плечами. - Может, у него такой расчет был: если на человека, который моим невольным напарником станет, мне будет наплевать, то, значит, никчемный человечишка, и его только в расход списывать, чтобы о лишнем не разболтался. И чтобы за все грехи и трупы только он посмертно отвечал... А если я его прикрывать начну - значит, человек ценный, и его можно ещё не раз использовать. В том числе, чтобы и меня через него опять из логова выманить, если понадобится...

- Гм... - говорю. - Выходит, когда полковник велел мне все на магнитофон рассказать, он этим предотвратил, чтобы генерал Повар меня вечно на крючке держал, как "ценный кадр", который отпереться не посмеет, если ему заново стрелять велеть?

- Выходит, так, - кивает. - А теперь четвертая причина, самая главная. Помнишь, как тебе показалось, что я в постели с Задавако побывала, прежде чем его убить?

- Помню, - киваю. - И что?

- В тот момент у тебя в глазах такая боль за меня появилась... Какую я никогда в своей жизни ни у одного человека не видела. За эту боль я бы на что хочешь ради тебя пошла! Ты мне вроде как отец стал, которого я почти не знала. И даже больше...

Я сижу, краснею от смущения, голову опустил. Всего-то и надо девке, чтобы, понимаешь, отца найти, и вся дурь выветриваться из неё начинает. Даже, чувствую, слезы в глазах, хотя в жизни почти никогда не плакал. Но собрался с собой и говорю ей бодро:

- Что ж, нарвалась на меня - теперь не избавишься. Я тебя буду и шкурить, и строгать как рубанком, чтобы ты человеком стала, так что терпи.

- Потерплю как-нибудь, - отвечает.

Вот... Дообедали мы с ней, вышли из ресторана - и она исчезла. Но я знаю, что она появится. Мы теперь с ней, так сказать, незримой веревочкой связаны, через любые расстояния. И к кому она прибежит поплакаться, как не ко мне? Ведь поплакаться порой всякой девке бывает надобно, даже такой, которая психованная и приучена кровь проливать, и сама на себя смотрит как на сплошной кусок льда. Лед подтает, понимаешь - и водица течет."