Патриция Вентворт - Павильон

Только на следующий день, когда Лиззи Пардью оставила их одних и ушла в дом викария, Милли Блаунт снова начали мучить мысли о том, зачем они приехали в Клит. Вопросов она не задавала — так ей было спокойнее. Если бы могла она слышать, что говорила Лиззи жене викария, то все ее страхи снова бы ожили. Лиззи работала у миссис Филд много лет и давно к ней привыкла и даже доверяла ей все свои проблемы.

Сегодня, когда они вместе убирали кровати, она торопливо рассказывала ей о племяннике Сиде и его жене.

— Он так о ней тревожится, миссис Филд! Потому и привез сюда. Говорит: «Свежий воздух и твоя еда, тетя Лиззи, — уж если они не помогут, то ничто не поможет. У нее меланхолия, вот как». А после того что стряслось с его первой женой — она бросилась под поезд, бедняжка, — понятно, что он сам не свой от волнения.

— Бросилась под поезд?! — воскликнула миссис Филд. — Какой ужас! Нет, простыня неровно, она требует, чтобы вы ее чуть потянули на себя.

Лиззи потянула.

— Она бросилась под брайтонский экспресс. Сид еле-еле это пережил. Она оставила ему немало денег, но никакие деньги не заменят любимую жену. А вчера он мне сказал: «Если что-то подобное повторится, теперь я этого точно не переживу, тетя Лиззи», — вот как он сказал.

— Мисс Пардью, у вас в руках подушка викария, а не моя. Вы хотите сказать, что есть серьезные опасения, что…

Мисс Пардью скорбно покачала головой.

— Никак не может выйти из меланхолии. А Сид, он такой добрый, самый добрый муж на свете. Видели бы вы, как он волнуется! И еще он говорит, что она… заговаривается.

— Одеяло сзади вас, мисс Пардью. То есть как это «заговаривается»? Что вы имеете в виду?

Лиззи взяла пуховое одеяло и растянула его на кровати.

— То, что она говорит и каким тоном. Об этом и не расскажешь. Сид не любит об этом распространяться, но когда дело зашло так далеко… Она тут вроде бы сказала, что лучше ей уйти, что ему без нее будет лучше, — все больно смахивает на речи Люси, которая бросилась под поезд.

— Ей срочно нужно показаться врачу, — решительно заявила миссис Филд.

А тем временем в домике под соломенной крышей миссис Блаунт, сидя за кухонным столом, чистила картошку, Иногда приходилось обрывать корешки. Сид накопал картошки, и она была рада сделать хоть что-то, чтобы у тети Лиззи осталось меньше хлопот, когда она вернется домой в половине первого. С другой стороны стола сидел Сид, перед ним стояла чернильница и лежал лист бумаги. Он достал свою ручку и окунул ее в чернила.

Написав не больше двух строк, он вдруг сморщился и стал тереть большой палец и тыльную сторону кисти. Она не отрывала глаз от картошки, потому что не хотела его видеть. Он не любил, чтобы на него смотрели, а она не любила смотреть на его руки. Такие крупные, сильные, волосатые. Они ее пугали. Он снова начал писать и дописал до конца страницы. Потом охнул, сжал руку, державшую перо, и на выскобленный добела стол упала черная капля. Лиззи Пардью это не понравится. Миссис Блаунт встала, чтобы взять тряпку, но он заорал, что нечего суетиться, и она покорно вернулась на место. Он сидел, раскачивая руку, говорил, что вывихнул большой палец, и теперь не сможет дописать письмо.

— А еще надо успеть на почту. Есть один парень, я почти согласился вступить с ним в сделку, но потом передумал. Случайно кое-что о нем услышал, это не тот человек, с которым можно вести дела.

Миссис Блаунт была огорошена. Они были женаты три года, и он еще ни разу не заводил с ней разговоров о бизнесе. Она молчала, не зная, как на это реагировать. Он продолжал причитать над своим пальцем.

— Даже не стоит брать в руки ручку, я не смогу. А письмо должно попасть сегодня на почту. Придется тебе поработать, если сумеешь. Я скажу, что писать. Иди сюда, садись на этот стул. И руки вымой! Не хватает, чтобы на моих деловых письмах были грязные пятна из-за этой твоей картошки!

На картошке не было грязи, потому что она ее, конечно, вымыла перед тем, как чистить, но она промолчала.

Она пошла мыть руки, а он ругался, что она долго возится. К тому времени как она села за стол и взяла в руки ручку, ее уже била дрожь. Он положил перед ней блокнот с верхним чистым листом. Первую страницу он уже написал и отложил в сторону. Стараясь сдержать дрожь в голосе, она спросила:

— Что ставить наверху, единицу или Двойку?

Он выругался.

— Ничего не ставь, пока я не скажу! И начинай не слишком высоко. Осталось дописать всего парочку предложений, и я хочу, чтобы лучше смотрелось.

Она сидела, ожидая, когда он начнет диктовать. Он стоял над ней, наблюдая за каждым ее движением. Когда он наконец начал диктовать, она так разнервничалась, что рука задрожала еще сильнее. Кривыми буквами она написала:

Я не могу так дальше жить. Это бессмысленно. Я чувствую, что не могу.

А он все смотрел сверху. Увидев, что она написала, он вырвал у нее блокнот и разразился ругательствами.

— Ты думаешь, это можно посылать? Нет, придется звонить ему по телефону!

Он вырвал лист из блокнота и посмотрел на него. Написано было неразборчиво, а когда он вырывал у нее блокнот, перо оставило кривой след.

Стоя за стулом жены, он самодовольно улыбнулся. Что ж, эти ее каракули сослужат хорошую службу.

Джек Харрисон был ошеломлен и растерян. Природа не одарила его особыми талантами ни в одной области.

В восемнадцать лет он вступил в семейный бизнес — «Харрисон и Леман, импортеры», в Первую мировую войну пошел на службу в армию, а когда война закончилась, вернулся, имея ранение в плечо — рана и сейчас давала о себе знать, — и был счастлив снова заняться бизнесом.

Он не блистал умом, но был старателен, вежлив, надежен. В должное время он стал компаньоном и унаследовал большое состояние от двух дядей-холостяков. Все его любили, но несколько покровительственно. Была одна женщина, которая испытывала к нему глубокие чувства, но он, к сожалению, женился на Элле Крейн. С Эмми Лестер он был бы счастлив, а с Эллой счастья не было, но ему не приходило в голову, что жизнь можно устроить как-то по-другому. Нет, не приходило. Он просто старался избегать скандалов, не давать к ним повода, но это почему-то не удавалось.

Скандал на глазах у двух полицейских офицеров, один из которых из местного отделения полиции… Какой стыд!

Статуэтка, которую Элла разбила в приступе ярости, из мейсенского фарфора, она принадлежала еще его прабабушке. Осколок мог попасть ему в глаз, и еще неизвестно, как бы это отразилось на зрении, а самое ужасное то, что эта сцена, эти злобные вопли, безудержная ярость распалили подспудные терзания последних двух-трех лет. Но нехорошо ненавидеть жену, жалеть, что на ней женился, и ломать голову над тем, как от нее избавиться. Да, ничего хорошего, что уж говорить о побуждениях, которые у него иногда возникали? Он временами просто себя не узнавал: подчас ему хотелось ударить Эллу, увидеть, что она шарахнулась от него, что она его боится.