Патриция Вентворт - Ускользающие улики

Розаменд сходила к шкафу, вернулась и села на постель.

— Вот, возьми. И не плачь больше, а то ничего не поймешь.

— Я не плачу, я сморкаюсь. — Немного переведя дух, Дженни спросила:

— Куда мы уедем?

— Мы уедем к Крейгу. Я выхожу за него замуж.

— Когда?

— Завтра… нет, пожалуй, уже сегодня.

— И я тоже поеду?

— Конечно! О, Дженни, ну разве я брошу тебя?

— Знаю, что нет. А тетя Лидия заперла меня.

— Знаю, солнышко. Больше никто не будет тебя запирать. Только ты не должна выходить по ночам на улицу.

Обещай мне.

— А кто сказал, что я выхожу по ночам на улицу?

— Тебя видела тетя Лидия. И Крейг тоже. Нельзя, сестричка, — это опасно.

Дженни твердо пообещала:

— Я больше не буду Я теперь и сама не хочу. — Неожиданно она порывисто шепнула:

— Розаменд!

— Что, детка?

— А вдруг она вернется?!

— Тетя Лидия?

Дженни сжала руки сестры.

— Да, да! Она бродила по саду. Подходила к окну и. светила на меня фонарем!

— Так это тебя напугало? Мне показалось, что в саду кто-то ходил и разговаривал. Это была тетя Лидия?

— Говорила не она. Розаменд, она светила фонарем, чтобы проверить, сплю я или нет. Вдруг она прокрадется по коридору и проверит дверь?

— Зачем?

— От нее всего можно ожидать. Пойдем к тебе. А мою комнату опять запрем, и тогда она решит, что я здесь. А мы закроемся в твоей. А завтра сбежим, женимся на Крейге и заживем счастливо.

Вернувшись к себе в комнату, Лидия Крю включила весь свет: огромную люстру с гранеными подвесками, потом канделябры из хрусталя с позолотой по обеим сторонам каминной полки и между окнами, включила все, чтобы каждый дюйм заставленной мебелью комнаты был ярко освещен. На окнах висели портьеры, ниспадая ровными темными складками, но больше ничего темного в комнате не осталось. Тени не было места под ослепительным светом бесчисленных ламп. Лидия Крю села в свое кресло, еще более прямо и еще более решительно, чем обычно. Сердце все еще билось быстрее, чем ему следовало. Она заставила себя успокоиться. Темный сад остался за стенами, отступив перед светом ламп. Если ее так подвели нервы, она не позволит им одержать над собой верх. Если же это была Дженни…

На нее накатила злоба, но она не дала ей воли. Дженни пока подождет. Лишний риск ни к чему. Люси — вот кто опасен, а не Дженни, забавлявшаяся голубой бусинкой, которую больше никто не увидит. Бусина исчезла, а завтра исчезнет и Дженни — в школе, о которой Миллисент Уэстерхэм отзывалась так: «Довольно посредственная, иногда идут в ход розги, зато дисциплина соблюдается отлично и платить надо совсем немного». Дженни будет не по вкусу строгая дисциплина школы мисс Шиппингтон.

Возможно, дерзкая девчонка будет даже бунтовать, во всяком случае поначалу.

Лидия Крю вернулась мыслями к Люси Каннингэм, в ком видела истинную опасность. После разговора с Генри лучше бы подождать, но рисковать она не может. И, если хорошенько подумать, то даже лучше действовать немедленно. Генри очень искренне и убедительно потом скажет, что бедная Люси была чрезвычайно взволнована и жаловалась, что не может уснуть. Но, разумеется, Генри должен говорить лишь об этом и ни о чем больше. Убедительно врать он не сумеет: нет у него ни воли, ни ясности ума.

Итак, это нужно сделать сегодня же. Не только Генри мог заметить, что Люси весь день была сама не своя. Когда ее найдут утром мертвой, то объяснение будет напрашиваться само собой: пожилая женщина, мучаясь бессонницей, перебрала дозу снотворного. Такое с пожилыми женщинами иногда случается. Лидия углубилась в обдумывание деталей. Николас и Генри должны спать. Люси часто жаловалась, что стоит им уснуть, как их уже ничем не разбудишь. Пусть покрепче уснут, никто не должен знать, что она возвращалась в Дауэр-хаус. Никто, кроме Люси, а Люси не сможет рассказать о том, что произошло. Все, что вскоре ей предстоит познать, она унесет с собой в тишину, из которой не возвращаются.

Тот голос в саду — просто почудился. Мертвые не воскресают. Они не могут навредить. Они безопасны. Когда Люси умрет, она тоже не сможет ей навредить… Время шло.

Наконец Лидия Крю встала, на лице у нее была написана решимость. Ее спальня располагалась в смежной комнате. Лидия Крю прошла через спальню в бывшую ванную, перестроенную в комнатку, заставленную мебелью почти до отказа. Лидия подошла к небольшому бюро в углу и подняла откидную крышку. За ней находился ряд ящиков, забитых старыми бумагами: счетами, письмами и прочим, чем она никогда не интересовалась. Освободив от бумаг второй ящик слева, она нащупала пружину и открыла потайной ящичек. В нем не было ничего, кроме стеклянного пузырька, почти доверху наполненного белыми таблетками.

Лидия Крю задвинула все ящики, высыпала горсть таблеток на ладонь и оценивающе рассмотрела их. Им было уже больше двадцати лет, а то и все тридцать. Старый доктор Лестер прописал их ее отцу, когда тот смертельно заболел. «Одну, в крайнем случае две, если боли станут невыносимыми. Ни при каких обстоятельствах не давать больше». Интересно, сохранило ли лекарство свою силу? Об утере свойств она никогда не слышала, но все может быть.

Лучше взять побольше, таблеток десять. Она отсчитала десять таблеток и бросила их в стакан для вина, залив небольшим количеством горячей воды. Для зелья потребуется флакон. Немного подумав, она достала из буфета почти пустую бутылочку с рвотным корнем, тщательно вымыла ее и, когда таблетки полностью растворились, перелила отраву в бутылочку и закупорила ее.

Твердым, спокойным шагом она вышла в коридор, подошла к комнате Дженни и проверила дверь. Если бы она была открыта, Лидия заперла бы ее снова и забрала ключ.

Ей совсем не понравилось, как отреагировала Розаменд на ее решение отправить Дженни в школу, и не хотелось попасть впросак. Но ключ торчал в скважине, а дверь была заперта. Тогда Лидия прошла по коридору в холл. А дальше в боковую дверь и темной знакомой тропой — к Дауэр-хаус.

Крейг Лестер продолжал стоять на страже. Произведя небольшую разведку, он выбрал тактически выгодную позицию под старой яблоней, среди кустов между боковой стороной дома и щелью в изгороди, через которую можно было пройти в сад из Крю-хаус. В темноте он не разобрал, под каким деревом обосновался, тем более что листья почти уже облетели. Люси Каннингэм могла бы рассказать ему, как роскошно утопает эта яблоня в розовом майском цвету и как в сентябре ее ветви опускаются под тяжестью розовых яблок.

Еще больше могла бы поведать ему Лидия Крю. Два века меж двух домов рос фруктовый сад. Потом вкусы в садоводстве изменились. Груши и вишни, яблони, тутовые деревья и айва, по прихоти Софии Крю, исчезли и появились кустарники. София когда-то существенно пополнила почти опустевшую казну семейства своего супруга. К тому же была она упряма и красива, и Джонатан Крю ни в чем ей не перечил. Но с деревом, которое преподносило ему по яблоку на завтрак десять месяцев в году, он расстаться не пожелал. Он так долго гордился этой яблоней, что не дал ее уничтожить. Его уже давным-давно нет, и Софии с ее приданым тоже, а яблоня все стоит. Ветви ее почти стелются по земле. Когда Крейгу надоело стоять, он весьма уютно пристроился на одной из них. Можно было и сидеть, и стоять. Но вот прохаживаться было нельзя. Ну и дела: просто какой-то старинный роман.