Фридрих Незнанский - Прокурор по вызову

– Да, Владимир! Угораздило тебя… Чтоб невеста настолько стеснялась показаться публике. Ладно, жди, я мигом! – Он умчался в хвост длиннющего эскорта и вернулся рысью с четвертушкой армянского коньяка за пазухой: – Помогай!

Совместными усилиями они влили Алене в рот полбутылки, она, правда, тут же выплюнула все это на них и себе на платье.

– Фу, гадость!

Но дрожать все-таки перестала. Остаток времени до начала церемонии нервничать было уже некогда: все впятером, вместе с водителем, смывали водкой коньячное пятно со свадебного платья и сушили его под струей горячего воздуха над печкой.

Саму церемонию Замятин вынес мужественно, как контуженый боевой командир стремительное наступление: ничего не слышал, ничего не понимал, но постоянно был впереди всех. Невеста и свидетели выглядели еще хуже. Церемониймейстер, похоже, к такому положению вещей привыкла. Когда Замятин судорожно напялил невесте свое кольцо, годное ей разве что на большой палец, и она его обронила, ведущая ловко поймала его у самой земли и вручила по назначению.

Цветы на бюсте Ленина тоже никак не желали держаться, Замятин возлагал их трижды. Но когда молодым велели поклониться родителям, все вышло как нельзя лучше. Пирогов-папа изобразил отца жениха.

Из– за этого момента Замятин накануне сильно переживал: своих родителей он на свадьбу не пригласил.

Гости одобрительно загудели, потянулись с букетами, жали руки, хлопали по плечу, лезли обниматься, поздравляли, желали чего-то. Наконец ни у жениха с невестой, ни у свидетелей не осталось рук для приема цветов. Замятин, свалив кому-то свою охапку, подхватил невесту на руки. Алена, похоже, ко всему прочему боялась высоты, но активно сопротивляться при всем честном народе не решилась, только предупредила ожесточенным, испуганным шепотом, что, если Замятин ее уронит, она ему никогда не простит. Он не нашелся что ответить и благополучно вынес ее за порог загса. Официальная часть, ко всеобщему великому облегчению, закончилась.

Свадебный кортеж растянулся на двести метров. Впереди неслись два мотоциклиста-гаишника в белых шлемах с белыми портупеями, дальше черная «Волга» с молодоженами и полным багажником цветов, черная «Волга» Алениного отца, «Волги» гостей, «Волги», «Волги», «Волги», и замыкали процессию милицейские «бобики», увешанные воздушными шариками.

Алена неожиданно объявила, что возложить цветы следует не куда-то там, а к памятнику Дзержинскому на Лубянке.

– Да не получится! – впервые подал голос шофер. – Там движение такое! Даже одной машине не остановиться. Кто фотографировать будет?

Алена тем не менее настояла. Кортеж отстал. Экс-Пирогова перемахнула через свежий сугроб, на сей раз отказав супругу в праве нести ее на руках. Розы легли на пьедестал Железного Феликса. Ильичев продекламировал:

Феликс Эдмундович в парке гулял

Наденьку Крупскую там поджидал.

Прямо в затылок вонзился кирпич -

Метко кидает Владимир Ильич!

– Думаешь, нас не фотографируют и не пишут? – саркастически, но с некоторой опаской спросил Замятин.

– Здесь не пишут, чтоб самих себя по ошибке не записать, – весело, но тоже с опаской возразил Ильичев. – Идея! Поехали к другому Дзержинскому – на Красную площадь, там можно обалденный снимок сделать – в елках.

Поехали на Красную площадь. Сфотографировались. Потом гуляли. Гуляли от души в двух шагах от Красной площади – в ресторане гостиницы «Москва». Первым напился Ильичев. Произнес три длинных витиеватых тоста на кавказский манер, их он, видимо, тоже разучил заранее, и пошел опрокидывать одну за другой. Громче всех орал «горько!» и «халтурщики, чмок давай!».

Когда Замятин вышел покурить, Ильичев поймал его и увлек в укромное место. Держался на ногах он нетвердо, рассуждал без комплексов, но еще вполне здраво. Рассказал еще один свадебный анекдот, похабный, но наконец-то смешной, а потом спросил, схватив Замятина за рукав:

– Вова! Только без обид. На кой хрен ты на ней женился?!

– Что за идиотский вопрос? Это что, уникальный случай в мировой практике? – Замятин стряхнул руку Ильичева с рукава, но тот немедленно поймал его за лацкан:

– Да ты познакомился с ней две недели назад! За такое время даже нельзя понять, что залетели. Это из-за твоей Инары? Чего удивленную физиономию корчишь? Думаешь, никто не знает, что Алена ведет ее дело?

– Я тебя прошу, – Замятин постарался придать голосу максимальную твердость и убедительность, – про Инару не трепись! Понял?! Ты ее тоже, между прочим, неплохо знал.

– Намного хуже тебя, – не унимался Ильичев. – Слушай, а когда вы заявление подали? Хоть неделя прошла? Почему не ждали месяц, как все нормальные люди? Сам постарался, или папа сработал, испугался, что ты передумаешь?

– Не задалбывай, пожалуйста, – взмолился Замятин, не зная, как закончить этот разговор. Но Ильичев не собирался так просто его отпускать, насильно угостил сигаретой и полез с новыми вопросами:

– Ты с папой уже общался? Как он вообще на твои перспективы смотрит?

– Не знаю! Я с ним виделся всего дважды, не считая сегодняшнего дня. Один раз был представлен в течение получаса, пили кофе и говорили про погоду на Урале, а второй раз я был приглашен на семейный ужин, пили чай и обсуждали погоду в Москве. Все, я пошел. Надо молодую жену развлекать.

– Понял. Последний вопрос, и все, могила! – смилостивился Ильичев и даже убрал руки. – Так Инара или папа?

– Алена. – Замятин чуть ли не бегом вернулся в зал, пока Ильичев не передумал.

Развеселить молодую жену разговорами не получилось, поэтому Замятин принялся наливать ей шампанское. Поначалу она притрагивалась к бокалу только для виду, но после тоста за равноправие женщин, когда ему удалось влить в нее немного водки, дело пошло проще. Алена раскраснелась, оживилась и в основном стала соответствовать роли свежеиспеченной супруги. Когда она вышла, Замятин содрал с себя галстук и, не дожидаясь тоста, бухнул себе полный до краев стакан коньяка (до того он практически не пил – только подливал жене).

Но и тут ему не дали спокойно выпить. Двое коллег из института, уже абсолютно никакие, с трудом поддерживая друг друга, повисли у него на плечах и зашептали каждый в свое ухо:

– Вова! На хрена ты на ней женился?!

Замятин подскочил и, лихо фехтуя двумя чайными ложками, погнал их на место.

– Знаете, что д'Артаньян говорил? Я дерусь, потому что я дерусь! А я женюсь, потому что я женюсь!

Когда он вернулся, стакана коньяка на месте не оказалось. Поднялся Пирогов-папа взял его за плечо:

– Пойдем, покурим.

Они забрели в тот самый уголок, где Замятин час назад беседовал с Ильичевым.

– Давай знакомиться, мы же как-никак родственники. – Пирогов угостил его настоящими американскими «Мальборо». – Чем ты вообще собираешься заниматься в жизни, Владимир?