Фридрих Незнанский - Черные банкиры

Козлову дали прочитать протокол. Он внимательно изучил его в поисках подвоха, но ничего не обнаружил и решительно поставил подписи там, где ему указали.

– Может, стоило еще на него надавить? – сказал Олег, когда Козлова вывели. – Он заметно занервничал.

– У меня, Олег, слабая фактура. Придется усиленно поработать в ближайшие дни на более предметном уровне. Но с кокаином он сорвался.

– Какой оборотень! Английский лорд! Не схвати мы его в аэропорту, так и улетел бы в новую жизнь со старыми грехами, – заметил Величко.

– Ну, если быть до конца честными, то не мы с тобой схватили. А потом, как раз грехи-то его и удержали, – улыбнулся Турецкий. – Факт! Но, видишь, показания дал, протокол подписал. Не матерился, вел себя почти прилично. Все, Олег, ты свободен. Занимайся намеченными делами, а на мне еще одна препротивная, скандальная, кляузная забота.

В морозные свежие дни Турецкий чувствовал себя бодро, хотелось слепить снежок, запустить в прохожего, чтобы тот азартно ответил тем же. Началась бы озорная перестрелка, и в пылу сражения сладостно было бы ощутить себя по-прежнему молодым. Хотелось стряхнуть снег с ветки на проходящую мимо девушку, пугнуть ее, чтобы потом вместе рассмеяться: кто же боится снежной россыпи? Однако ничего этого себе не позволял старший следователь по особо важным делам, глядя из окна на спешащих по своим делам людей. Сейчас дни самые короткие. При свете уличных фонарей приходишь на работу и возвращаешься домой тоже в темноте. Уже в четыре часа дня на город опускается мрак, а хотелось света и солнца, мечталось о весне и о чем-то желанном, чему еще не было названия, что только вызревало в душе, словно недостижимая надежда на счастье.

Турецкий, поймав себя на этом ощущении, удивился, стал искать объяснения и вдруг понял, что просто устал. Он решил: как только покончит с банком «Ресурс», сразу же уйдет в отпуск. И не столь важно, какой месяц тогда будет на дворе – февраль тоже может быть прекрасным.

Турецкий лишь вздохнул, дав себе такое обещание, и стал набирать номер телефона заместителя министра финансов. Учтиво осведомился о здоровье. Спросил, что он думает о газетной статье.

– Я сегодня плохо себя чувствую, – сообщил Савельев. – Просмотрел и подписал несколько важных документов и поеду домой болеть. Приезжайте ко мне, там и поговорим.

Степан Макарович продиктовал адрес, Турецкий пообещал приехать.

Помня уверения Пыхтина, что все кассеты тот передал, Александр на всякий случай решил перепроверить себя, позвонил Пыхтину на дачу, где у охраны был телефон. Услышав от очередного дежурного, что с Пыхтиным все в порядке, Турецкий попросил подозвать его самого.

– Привет. Как отдыхаете?

– Спасибо, Александр Борисович, у нас проблем пока нет. Отпуск мне оформили.

– Информация о Савельеве сегодня выплыла в печать. Скажите честно, вы никому из журналистов не показывали видеоматериалов?

– Никому! Честное слово!

– И никаким иным путем она не могла от вас уплыть?

– Исключено.

– Подумайте, прошу вас, – настаивал Турецкий.

– Нет, я вам повторяю, что собирался брать мзду только с чиновников, зная, что у всех у них рыльце в пушку.

– Ладно, если вдруг что-то вспомните, позвоните, – сказал Турецкий на прощание.

Если действительно от Пыхтина информация не уходила, значит, источником ее мог стать сам Савельев. Или его окружение. Хотя не исключено, что в той же сауне нашелся еще кто-то мудрый, кто решил подзаработать таким же образом, как и Пыхтин.

Турецкий вызвал служебную машину и отправился к Савельеву, продумывая возможные ходы утечки информации. Но так ничего путного и не придумал. За окном мелькали автомобили, люди, окна, вывески, рекламы. Все жило своей непостижимой жизнью, независимо друг от друга. Но что-то и связывало эту картину воедино, заставляло все эти массы людей думать об одном и том же, волноваться, переживать. Это была информация. Она вертела судьбами, создавала мнения, дарила славу и известность, оскорбляла и унижала, рождала и убивала.

Савельев в богатом домашнем халате встретил Турецкого, проводил в свой кабинет. Лицо у него было багровым.

– Давление прихватило, Степан Макарович? – участливо спросил Турецкий.

– Оно. Беда, знаете ли, одна не ходит. Теперь вы понимаете, что меня отправят в отставку? Не знаю, кто эту подлость сделал. Но так нельзя, понимаете? Я всю жизнь работаю, с шестнадцати лет! И вдруг такое!

– Степан Макарович, отвести вашу беду я, конечно, не могу, но попытаться установить виновника утечки информации попытаюсь.

– Простите мое старческое брюзжание, присаживайтесь, пожалуйста.

В Савельеве за несколько дней действительно произошла перемена. Из крепкого моложавого мужчины он превратился в старика с отечными мешками под глазами, отвисшим подбородком и дряблыми щеками.

– Степан Макарович, давайте-ка вместе еще раз посмотрим вашу кассету, – предложил Турецкий.

– Что вы? Зачем смаковать? Не понимаю. – В голосе Савельева послышалось раздражение.

– Ну, ладно, смотреть не будем, принесите ее сюда, я хочу подержать в руках.

Савельев порылся на книжной полке, обеспокоенно оглянулся на гостя, опять стал искать, потом растерянно остановился, развел руками:

– Ее нет. Что ж такое? Куда она могла деваться? Соня! Соня! Иди сюда! – крикнул он гневно.

В комнату заглянула жена Савельева, немолодая, полная, ярко накрашенная женщина.

– Господи, что случилось?

– На полке лежала кассета. Ты ее не брала?

– Нет. Я в твой кабинет вообще не захожу, ты же знаешь. Приходила Поля, убирала. Может, она взяла?

– Господи! Это же дурдом! Как Поля может выносить вещи из дома?

– Подумаешь, вещь! Кассета!

– Уходи! Уходи с глаз моих!

– Степан Макарыч, веди себя прилично! – с достоинством одернула жена мужа и царственно удалилась.

В кабинете Савельева было душно и тесно, вдоль трех стен громоздились стеллажи с книгами, стол завален бумагами и газетами, какие-то папки валялись на полу подле стола. Это был хаос, понятный только хозяину кабинета, который, очевидно, неплохо ориентировался в этом развале.

– У вас есть дети? – спросил Турецкий.

– Дочь замужем, живет отдельно, но часто навещает меня.

– А какие у вас отношения с зятем?

– Сволочь он. Но я терплю. Что мне остается делать?

– А почему, Степан Макарович, вы о нем такого мнения?

– Червяк земляной! Ползал, понимаешь, ползал, мы уж его с женой всеми силами отвадить пытались, нет, влез-таки в семью. Забрюхатил девку, деваться было некуда.

– Чем он занимается?

– Черт его знает! Клерк в каком-то банке! Все они теперь скороспелые. Ни образования, ни опыта за душой, а туда же, к деньгам руки тянут!

– Какие у вас с ним отношения?