Александр Бондарь - Маша и Большевики

Бондарь Александр

Маша и Большевики

Случилось это в девятнадцатом году. Казачий отряд переходил речку Псекупс. Сама по себе речка эта - большая, но в том самом месте - узкая и совсем пересохшая, только разве двум лодкам разъехаться в стороны. И протекает она через местечко Горячий Ключ - сейчас город, а тогда нет ещё. В это лихое и жаркое время речка Псекупс знаменита была тем, что пересекала как раз район, намертво захваченный красными. Недобрые люди, называвшие себя партизанами, помогали которым некоторые из крестьян, нападали на казачьи отряды. Казаки боялись лишний раз сунуться в эти леса. Если прокрадёшься тихой и укромной ночью чуть-чуть вглубь: то сразу - или костры горят, а над кострами котлы с реквизированной у населения гусятиной или там поросятиной, может, или коммиссар какой-нибудь страшный заседает, ну или просто висит на дубу кто-то, а кто это там висит, и за что с ним так - за провинность какую-нибудь, или, может быть, просто для удовольствия - у коммиссаров не спросишь.

Переходил казачий отряд эту жутковатую речку вброд, то есть вода кому по живот, а Маше - девятнадцатилетней девчонке, дочери сотника, которая даже и здесь, на войне не захотела расставаться с отцом - ей вода была прямо под горло.

Подняла Маша над головою наган и патроны, идёт осторожно, ногой дно выщупывает. А дно у Псекупса неровное, склизкое.

Зацепилась у Маши нога за какую-то корягу - бухнула девчонка в воду, так и с головой нырнула.

Поднялася, отфыркивается, смотрит - нагана в руке нет: упустила.

Взяла Машу досада, а тут ещё кто-то подсмеивается:

- Это у тебя, что - рак клешней своей наган отобрал?

Огорчилась Маша - про себя чуть не плачет. Добралась она до берега, отошла в сторону, в кустах спряталась, снимает с себя обмундировку и бормочет тихонько, сквозь зубы:

- Я своего нагана ни только раку, но и самому Троцкому за так не оставлю. Идите, идите своей дорогою, а я вас посля догоню.

Пока обмотки размотала, пока ботинки разула, а тут ещё ремешки от воды заело. Злится Маша и потихоньку всё с себя стаскивает.

Полезла она наконец в воду, нырнула раз - не видит нагана, нырнула второй - опять ничего. И долго так возилась она, пока наконец ногой на него, подлого, не наступила. "Ну, - думает, - сейчас достану тебя, скота".

Только стала воздуху в грудь набирать - подняла глаза на берег... и обомлела. Смотрит она - сидит на лугу здоровенный дядя, грива из-под папахи чубом, за спиной обрез, в зубах трубка, а сам, снявши штаны, её, Машины, на себя примеряет.

Возмутилась она от такой наглости и закричала ему, чтобы

оставил он её одежду в покое. А человек этот глаза только на Машу поднял - и так застыл неподвижно. Стоит, смотрит, и наверное, про себя думает - не много ли он вчера самогонки на грудь принял. А потом начал ногой воду щупать - не иначе, как к Маше собрался. Тогда вытягивает она из воды наган.

- Давай, - говорит, - подходи, подходи ближе, собачий сын, если совсем жить тебе надоело.

Остановился тогда большевик и, ни слова не говоря, вскинул обрез свой и принялся девку на прицел брать.

Видит она - плохо дело, нырнула в воду. Ну, и конечно, через минуту опять наверх. Большевик по новой целится. Маша опять в воду, только наверх а он снова за обрез. Рассердилась Маша тогда и кричит ему, что не станет она так под водой сидеть вечно, и сейчас же все пули, какие у неё есть, в бандита выпустит, если не оставит он эту свою игру.

Большевик тогда загыгыкал, как конь, забрал всю Машину одежду и, помахав девке рукой, повернулся и исчез за деревьями.

Достала Маша наган, выбралась на берег и думает: что же ей теперь дальше делать. Всё, как есть, забрал краснодранец.

Своих догонять в таком виде - нельзя, опозорится. Нет, думает, надо идти и одежду где-нибудь раздобыть. Подхватила наган и пошла краем дороги. Идёт она, почти ну как Ева - птицы кругом насвистывают, на лугах цветы почти рай, только, вот, на душе тошно.

Смотрит она - дорога надвое разделилась. Стала Маша раздумывать, по какой ей дороге идти. На одной дороге коробок из-под спичек нашла, на другой - пустую обойму. Встала на месте и не может никак определиться, куда же ей, всё-таки, направляться. Плюнула она и

пошла по той, на которой обойма.

Шла Маша так часа полтора - смеркаться стало. Смотрит, хутор, на завалинке бабка сидит старая.

Неловко Маше в таком её виде с вопросами подходить, к тому же и испугаться старуха может, крик поднимет - а кто его знает, что за люди на этом хуторе.

Спряталась она за кусты, наган в руке держит, сидит и ждёт, пока темно сделается. Только вдруг выбегает из ворот собачонка, прямо к Маше - как загавкает, и такая злобная сука, всё старается за голую ляжку хапнуть. Маша её суком двинула, так - собака ещё сильнее взбесилась. Выходит из-за ворот дядя и прямо в Машину сторону - раздвинул кусты, увидел её и рот разинул.

Потом спрашивает:

- А ты кто тут такая, от кого здесь прячешься и какой у тебя

документ есть?

А сам с интересом на Машу глядит и пытается потрогать её. Маша наган ему показала - и дядя сразу назад отступил.

Какой у голого может быть документ! Отвечает ему злым

голосом Маша, что документов у неё никаких нет, и что она - мирный житель, ограбленный неизвестными людьми.

Тогда дядя спрашивает:

- А какими людьми, красными или казаками?

Маша сразу же поняла всю хитрость вопроса. Огляделась она по быстрому. Смотрит: хата почти уже развалившаяся - словно старая бабка-карга, в землю смотрит, огород бурьяном зарос так, что и не видно уже, где огород был когда-то, а где всегда был бурьян, а от самого мужика хорошо водкой пахнет.

- Казаками, - отвечает уверенно Маша. - Вот тут недавно отряд проходил - чтобы они все передохли, черти.

- Ну, - говорит дядя, почесав рукой грязную бороду - заходи вон в тот сарай, я тебе какие-нибудь штаны вынесу. Надо же помочь человеку, в беде пострадавшему...

Сидит Маша в сарае, дожидается. Входит опять старик и сует ей какую-то одежду. Одела она штаны из дерюжины, глянула на рубаху и обмерла: "Мать честная, - думает, - да это же моя гимнастёрка!" Тот же рукав надорван и чернильным карандашом на вороте метка обозначена. "И как, - думаю, - она сюда попала?".. Кажется, ясно как.

А хозяин в избу зовёт. Идёт Маша за ним. Поставила бабка крынку молока, шматок сала отрезала и хлеба ковригу:

- Ешь!

Ест Маша, а сама видит, что на окошке три револьверных патрона валяются. В том, что патроны валяются, конечно же, ничего странного - в те годы земля этим добром густо была пересыпана, и ребятишки ими вместо бабок играли, и бабы из них подвески делали, и мужики по хозяйству приспособляли. Но тут, от вида этих патронов, сердце так сильно у Маши забилось - словно бы известно было ему, сердцу, что-то такое, чего сама Маша ещё не знала.