Юлиан Семенов - Аукцион

Миша продиктован телефоны, объяснил, у кого можно остановиться, если кончатся деньги на отель, кто в силах финансировать затраты на транспорт при том, что ответишь тем же в Москве, кто поможет посмотреть самые интересные спектакли и кто — в случае нужды — проконсультирует (причем бесплатно) насчет сердца и почек; поинтересовался, нет ли у Степанова знакомых в Архангельске, туда летит его подруга; записал адрес охотника и краеведа Антипкина, спросил, не болит ли у Мити затылок в связи с дикими атмосферными перепадами, порекомендован в этом случае пить компламин и, сказав, что он должен срочно вести на прогулку своего пса чао-чао, положил трубку, успев при этом пошутить про то, что «не может Митя без еврея, поскольку я тебя шустрее».

— Вообще-то я Джозеф. Папа был Левой, на старости стал Левисом, так что называйте меня Иосиф Львович. Очень просто и почти по-русски. Иосиф Львович Розэн, — представился маленький пепельнолицый человек в дымчатых очках с очень тонкими, прямо-таки балериньими руками и совершенно крошечными ножками, обутыми в остроносые туфли крокодиловой кожи. — Давайте вместе пообедаем? Я бы с радостью пригласил вас в «Сакуру»...

— Вы меня в Панаме пригласите, — ответил Степанов. — Здесь я хозяин. Так что кормить буду я, и не в «Сакуре», а в «Национале», там отменная русская кухня, едем...

— Да, но у меня назначена встреча в «Станкоэкспорте» с моим русским директором! Точнее говоря, содиректором, ведь наша компания смешанная...

— О чем разговор, приглашайте содиректора, — Степанов кивнул на телефон, стоявший на стойке у администратора отеля, в котором жил Розэн.

— Да, но ведь это служебный, — так же вкрадчиво проговорил Розэн, — неудобно...

— Вы чего такой осторожный? — улыбнулся Степанов; обернулся к администратору, представился (вообще-то не любил, нескромно это, но еще обидней, если обхамят при американце. На то, чтоб пуд соли съесть, время потребно, но ведь иностранец на неделю приезжает, из того, с чем столкнется за это время, сложится впечатление, они ж быстры на выводы), спросил разрешения позвонить; администратор (видимо, из отставников, службист, воспитанный) разрешил, осведомившись при этом, над чем сейчас работает Степанов, что нового следует ждать в журналах, совсем пустые, обидно, читать нечего, а ведь такие богатые традиции и вопросов нерешенных масса (говорил рублено, командно, будучи, вероятно, уверенным в том, что Розэн тоже русский, — шпарит-то без акцента, только голову то дело втягивает, совсем как черепаха, и лицо то каменеет, то расходится в улыбке).

В машине уже Розэн сказал, что его содиректора зовут Паша, он великолепный инженер, очень скромный человек, в Панаме в него все влюблены, прекрасно говорит по-испански и по-английски, совсем молод, а жена сплошное очарование, нет слов.

Паша понравился Степанову сразу же, потому что он и представился легко, — «зовите меня Пашей, я молодой еще, набудусь Павлом Ивановичем», — и улыбка у него была застенчивая, и слушал он вбирающе; иные молодые ныне приписали себя к критическим ниспровергателям, полны снисходительного юмора и скептической грусти; смешно, поскольку возрастные границы сдвинулись, раньше про двадцатишестилетнюю красавицу Пушкин писал, что мол, старуха, а сейчас пятидесятилетние женщины — те, которые умеют держать себя, — напропалую крутят романы, и шестьдесят лет для мужчины считается — порою по праву — временем расцвета.

— Что будем есть? — спросил Степанов, когда они устроились на втором этаже «Националя»; вид на Манеж сказочен, день весенний, капель, красотища, в такие дни постоянно слышится музыка, и не страшно ощущать возраст, хотя и нет радостного предчувствия того что все еще впереди.

— Я бы съел суп, — тихо сказан Розэн. (Он вообще говорил очень тихо, и Степанову приходилось все время напрягаться, чтобы понимать его, порою читал, как глухой, по губам.) — И хорошо бы котлету.

— У вас в памяти шахтерское меню, — заметил Степанов. —Здесь более разнообразный выбор. Рекомендую рыбную солянку, заключим пиршество рыбой по-монастырски...

— По-московски, — поправил его официант. — Вы употребляете старорежимное выражение, Дмитрий Юрьевич.

— Пятнадцать лет назад режим был прежним; тогда ведь переименовали, — в тон ему ответил Степанов и посмотрел на Розэна и Пашу. — Хотите внести коррективы?

— Если можно, я бы выпил бутылку пива, — сказал Розэн.

— Чешского нет, — ответил официант, — только «жигулевское».!

— Так мне оно нравится! — Розэн вскинул над черепашьей головкой маленькие руки. — Особенно если пенное...

— Образцово-показательный американец, — замели Степанов, провести бы вас в государственные секретари, а? Ей-богу, сразу бы все спорные вопросы решили...

— Не тяните меня в политику, — попросил Розэн, — я торговец, чем и горжусь, а продаю я не что-нибудь, а ваши прекрасные станки, и очень неплохо это делаю, правда, Паша?

— Да, бизнес идет нормально, — ответил Паша.

— Вы лучше расскажите Дмитрию Юрьевичу про свою идею, тогда дело пойдет легче.

— У меня нет никакой идеи! Просто я обмолвился, что было бы неплохо, напиши кто-нибудь в Советском Союзе про то, как работает наша фирма, про наши успехи и трудности...

— Это не моя тема, — ответил Степанов. — Я пару раз влетал с вашим братом: одного хватил, а он, как выяснилось, был жуликом и банкротом; второго ругал, а он оказался финансовым гением, раскрутил великолепный бизнес. Лучше поговорите с кем-нибудь из наших журналистов, специализирующихся на внешней торговле.

— Нужно имя, — еще тише сказал Розэн. — Вы понимаете, что для бизнеса нужно имя? Это не шутка. Это практика жизни. Тогда мне помогут и во Внешторгбанке, и во всех объединениях, правда, Паша?

— Вы не можете жаловаться на то, что вас обижают, — заметил содиректор.

— Да, но мы намерены расширять дело! Без поддержки Москвы я не потяну! Если нам дают рассрочку — вы же прекрасно это знаете, Паша, — он обернулся к содиректору, — мы идем семимильными шагами! Но если потребуют немедленных платежей, я пущу семью по миру...

Официант принес еду, начал сервировать стол.

Розэн попросил у Степанова сигарету, вкрадчиво пояснив:

— Я так борюсь с курением. Даже карманы пиджака зашил, чтобы не носить табак. Но окончательно перебороть не могу, несмотря на всю постыдность положения, в которое я себя ставлю, выпрашивая сигарету. В годы моей молодости говорили «стреляю». Это выражение осталось?

— Осталось. Стреляйте на здоровье, — сказал Степанов. — Врачи врут: не сигарета страшна, а стресс...

— Да, но у меня была операция на сердце.

— У всех были операции на сердце. У кого с ножом, у кого без ножа...

— Да, но без ножа все-таки лучше.