Юлиан Семенов - Аукцион

— Не спрашивайте об этом. — Грешев покачал головой. — Лучше я вам поясню, что может стать, если вы выступите с таким заявлением...

— Пожалуйста, спроси, что может быть, — Ростопчин повторил раздраженно, а потому особо учтиво.

— Хорошо, а если все-таки я заявлю завтра в Сотби, что они торргуют краденым? — спросил Степанов.

— Сотби — могучая фирма, — ответил «Кинжал». — Они работают наверняка. Здесь что-то не так... В лучшем случае картину снимут с торгов и назначат экспертизу, в худшем — вас привлекут к суду за злонамеренную клевету; штраф может быть ошеломительным.

— Сейчас, минуту, я передам князю, минуту.

— Экономь время, — сказал Ростопчин, — дай мне трубку, я его поблагодарю; я тебе весьма признателен, «Кинжал», целуй своих, жду в гости, до свидания, ты был очень любезен.

Положив трубку, спросил:

— Ну? Что он сказал?

— Либо экспертиза, либо суд с последующим штрафом, — ответил Степанов.

— Не верю, — отрезал Ростопчин. — Ты никого не оскорбляешь, ты просишь провести расследование...

— Милостивые государи, — проскрипел Грешев, — вам ничего не говорит фамилия Деринг?

— Из филиала «Дрезденер банк» в Швейцарии? — спросил Ростопчин. — Хайнц Деринг?

Грешев поднялся со своего царственного стула, подошел к стеллажу и достал одну из бесчисленных папок:

— Я боюсь смерти только потому, что жалею все эти ценности. Кому они попадут? Внуки пустят с молотка, они не говорят по-русски, а уплатят хорошо... Если бы все ушло в один институт хотя бы... Нет, не Хайнц... Его зовут Александр, врач из Освенцима...

— А при чем здесь Освенцим? — Ростопчин пожал плечами. — Скоро полночь, у нас нет времени, надо найти какого-нибудь британского юриста, заинтересовать прессу, надо что-то придумать, завтра будет поздно...

— Наберитесь терпения, князь, — сказал Грешев. — Я займу у вас десять минут — даже с чтением выдержек из судебного процесса...

— Давай послушаем, Женя, — попросил Степанов, — десять минут ничего не решают...

— Итак, — начал Грешев, — в середине шестидесятых годов некий американский писатель выпустил книгу о врачах-изуверах, которые работали в Освенциме. Среди прочих было названо имя доктора Деринга, участвовавшего в двадцати тысячах операций на несчастных — без наркоза, в экспериментальных целях; часть людей была подвергнута кастрации, женщин — опять-таки в экспериментальных целях — обрекали на бесплодие. Доктор Деринг — он поселился в Лондоне после войны — обратился в суд, требуя привлечь к ответственности автора и его издателей за клевету...

— При чем здесь это? — снова поморщился Ростопчин, листая свою телефонную книжку.

— Англия — страна, исповедующая в суде закон аналогов, — заметил Степанов. — Я бы очень хотел послушать про Деринга, господин Грешев...

— Меня зовут Иван Ефимович, — бросил старик. — Вам надо знать это дело, чтобы не попасть завтра в липкую неприятность.

— Пожалуйста, расскажите, Иван Ефимович, — повторил Степанов, — мне это очень важно.

— Я не стану говорить обо всех перипетиях дела, только предварительно хочу спросить: кто намерен заявить в Сотби о том, что продают похищенную нацистами русскую картину?

— Я, — ответил Степанов.

— Если и рисковать, то лучше бы это делать князю, — заметил Грешев.

Ростопчин хрустнул пальцами, потер солнечное сплетение, поинтересовался:

— Почему? Я не отказываюсь, я ничего не боюсь, но я хочу знать, отчего это лучше сделать мне?

— Оттого, что вы — не красный, — ответил Грешев и, достав лист из папки, пояснил: — Я прочитаю вам, как здесь, в Лондоне, где был один-единственный процесс над нацистскими изуверами, допрашивали свидетельницу, доктора Лорску, приехавшую из Польши. Я не стану читать про то, как допрашивали других свидетелей из Польши, Израиля, Греции, Англии, только доктора Лорску. Это займет десять минут, а может, и того меньше. Вы все поймете, милостивые государи... Итак, высокий суд вызван доктора Лорску из Польши; предыдущие свидетели — оставшиеся в живых несчастные женщины, обреченные нацистами на бесплодие, подвергавшиеся зверской операции без анестезии или же экспериментальному, безумно болезненному уколу в спинной мозг, — говорили о ней, как о «матери», делавшей все, чтобы хоть как-то облегчить их страдания. Часть из них была приписана полковнику СС Шуману, он резал их, как... лягушек; часть — генералу Глаубергу... Заключенных врачей, работавших в блоке десять, периодически расстреливали, чтобы не ушла информация о самом страшном изуверстве двадцатого века -экспериментах на здоровых людях. Сначала, как и полагается, доктора Лорску спросили, где она родилась, когда, ее семейное положение, затем задали вопрос о вероисповедании, она ответила, что вступила в партию коммунистов, работая сестрой милосердия в интернациональных бригадах в Испании, затем была в маки, награждена за это де Голлем Крестом войны со Звездой...

— Погодите, погодите, — Ростопчин как-то странно подался вперед, — сколько ей лет?

— В шестьдесят четвертом ей было сорок девять.

— В ваших материалах есть ее описание?

Грешев глянул на лист дела, который он достал из папки, стремительно пробежал строки (Степанов заметил, что старик читает без очков; поразительно), покачал головой:

— Весьма поверхностное... Черноволосая, с сединою, черты лица правильные...

— Нет, — сказал Ростопчин, — моя польская подруга в маки, которую выдали гестапо, была светленькая, голубоглазая, горбоносенькая... Не та...

(Люди Фола объехали все китайские рестораны, которые назвал Ростопчину официант в «Кларидже»; они попали в «Голден дак» около двенадцати; да, были иностранцы; да, один седой, а другой коротко стриженный; да, ушли с мистером Грешевым, это наш постоянный клиент; он живет совсем рядом; что будете есть? Ах только чай; хорошо, сейчас; да, телефон внизу, прошу вас.)

— Я продолжу, — Грешев откашлялся. — Сначала ее начал допрашивать адвокат писателя, привлеченного к суду «за клевету»... Он спросил: «Вы принимали участие в экспериментальных операциях?» — «Никогда». — «Вы помните греческих девочек, у которых нацисты и их подручные вырезали фаллопиевы трубы, обрекая их на бесплодие?» — «Да». — «А евреек?» — «Тоже». — «Испанок?» — «Тоже. Я присутствовала при смерти одной из них после операции». Поднялся адвокат «потерпевшего», польского врача Александра Деринга, который ставил эксперименты на несчастных вместе с нацистами, хотя тоже был заключенным, — его освободили в конце сорок четвертого, он бежал с набитыми чемоданами, сопровождая гитлеровцев. «Вы присутствовали при операциях, которые проводил доктор Деринг?» — «Нет». — «Откуда же вам известно, что он проводил эксперименты на здоровых людях?» — «От тех, кто умирал у меня на руках». — «Вам задали вопрос о том, являетесь ли вы коммунисткой... Вы ответили утвердительно. Ваше отношение к людям, — я не имею в виду доктора Деринга, отнюдь, — подчинено требованиям доктрины, которой вы служите?» — «Не думаю». — «Кто рассказал вам о том, что доктор Вирс также экспериментировал на здоровых людях?» — «Доктор Самуэль». — «Как он сам узнал про это? Ведь он был заключенным. Он что, помогал эсэсовскому профессору Вирсу делать операции на здоровых людях?» — «Вирс приказывал ему ассистировать». — «Какой национальности был доктор Самуэль?» — «Немецкий еврей, насколько я знаю». — «Вам известно, что он был казнен нацистами?» — «Да, я слышала, что его загнали в камеру и отравили газом». — «Почему?» — «Потому что он рассказал людям, связанным с руководителем подполья в Освенциме Юзефом Циранкевичем, об экспериментах на здоровых людях». — «Циранкевич затем стал премьер-министром коммунистической Польши, не так ли?» — «Да, это так» — «Врачи СС отдали вам приказ ухаживать за девушками, которых оперировали?» — «Нет, это долг врача...» Вступил судья: «В блоке десять были отобраны для эксперимента четыреста молодых здоровых женщин и девушек?» — «Да». — «Эти женщины знали, что их могут положить на операционный стол в любую минуту?» — «Те, которые постарше, понимали. Там же были и девочки, дети...» Судья обращается к присяжным и просит их прочесть восемь страниц из книги, против которой возбудил процесс доктор Деринг, лишь восемь страниц, — до и после эпизода, связанного с его работой на СС. Затем адвокат доктора Деринга спросил Лорску: «Сколько времени вы провели в блоке десять перед тем, как вам поручили вести лабораторные работы?» — «Шесть недель я сама была „заготовкой для экспериментов“. Потом они узнали, что я дипломированный врач, и поставили в лабораторию. Но большую часть времени я проводила в послеоперационной палате. Я пыталась помогать прооперированным девочкам». — «Когда вы узнали, что заключенный врач Самуэль проводил эксперименты по приказу эсэсовского врача Вирса?» — «Перед тем как меня направили на работу в лабораторию». — «Но вы не предприняли попыток повлиять на него, чтобы он прекратил выполнять приказы врача-изувера?» — «Он начал оперировать, не зная, что они затевают. А когда понял, был сразу же отправлен в газовую камеру». — «Вы, лично вы, видели газовые камеры, пытки, расстрелы в лагере или вам говорили об этом другие заключенные?» — «Я сама видела расстрелы, потому что окна лаборатории выходили на блок одиннадцать, где проводились экзекуции. На моих глазах. Я сама видела, что в „госпитале“ людям насильно вводили фенол и они умирали в муках. Я сама видела, как людей били — до смерти». Судья задал вопрос: «Как часто вы видели экзекуции?» — «Два-три раза в неделю... Но расстреливали не одного человека... Расстреливали сотнями... Женщин и детей». Вопрос защитника доктора Деринга; следите внимательно, как он ведет свою линию, милостивые государи, я не сравниваю ваше дело с этим, — Грешнев кивнул на лист бумаги, — я просто прошу помнить, что в стране, где царствует право аналога, нужно быть готовым к аналогиям. Итак, защитник Деринга: «Вы с кем-нибудь говорили об этих ужасных, недостойных казнях, свидетель Лорска?» — «Я не говорила. Мы не дискутировали, отчего они расстреливали тех или иных людей. Мы знали, что нацисты убивают ни в чем не повинных людей». — «И вы не знали, что движет теми, кто исполнял приказ СС и расстреливал заключенных?» — «Я думала, что у них нет ничего человеческого». — «Вы слыхали, видимо, мой вопрос к одной из свидетельниц... Я прочитаю его, чтобы не отклоняться от стенограммы: „Вы когда-нибудь смели ослушаться приказа нацистов?“ Зачитываю ее ответ: „Я ничего не могла поделать против их приказов, потому что они сразу бы меня убили“. — „Я понимаю... Да, я понимаю... Но я знала многих людей, которые тем не менее не выполняли приказы нацистов“. Судья: „Прочитайте свидетельнице показания свидетеля Межика“. Зачитывается показание доктора Межика: „Прямой отказ выполнить их приказ был немыслим“. Судья: „Итак, я спрашиваю, вы, лично вы, считали, что всякое отклонение от выполнения приказов СС повлечет за собою расстрел?“ Лорска: „Нет, не считала“. — „А чем же в таком случае каралось неповиновение? Пыткой? Заключением в камеру, где нет света и еды?“ — „Вы имеете в виду карцер?“ — спросила Лорска. Судья ответил, что ему неизвестны немецкие тюремные термины. Лорска: „Я знала людей, которые умели не выполнять приказы эсэсовцев, избегая при этом наказания“. Выступает адвокат защиты, старый, кстати говоря, лорд, милостивые государи, консерватор до мозга костей, благороднейший человек...