Дик Фрэнсис - Рефлекс змеи (Отражение)

— Я буду, — сказал я, — Две свободные колонки, фотография в семь сантиметров с надписью сверху и снизу. Скажем, на все одиннадцать сантиметров. На правой стороне какой-нибудь из первых страниц, где никто ее не пропустит.

— Филип! — запротестовал было он, но затем шумно вздохнул, и я понял, что он это сделает. — Это все твой фотоаппарат... если у тебя есть какие-нибудь снимки со скачек, которые могли бы мне пригодиться, захвати их. Все равно я еще посмотрю. В смысле, ничего не обещаю, но посмотрю. Мне нужны снимки людей, не лошадей. Портреты. У тебя есть что-нибудь?

— Ну... есть.

— Хорошо. Тогда как можно скорее. Увидимся.

Я позвонил Мэри Миллес, чтобы узнать номер домашнего телефона лорда Уайта, и звякнул старому Сугробу в Котсуолдз.

— Вы хотите встретиться со мной? — спросил он. — Зачем?

— Поговорить о Джордже Миллесе, сэр.

— О фотографе? Который недавно погиб?

— Да, сэр. Его жена — подруга леди Уайт.

— Да-да, — нетерпеливо сказал он. — Мы можем встретиться в Кемптоне, если вам угодно.

Я спросил, не могу ли я вместо этого зайти к нему домой, и, хотя и не был особо любопытным человеком, он согласился уделить мне полчаса завтра в пять. Я положил трубку и присвистнул. Мои ладони слегка вспотели. Я подумал, что, в конце концов, мне нужно только еще раз позвонить, чтобы все вернулось на круги своя.

После этого я позвонил Саманте, что было куда легче, и спросил ее, не могу ли я пригласить ее и Клэр на обед. Судя по голосу, она была польщена.

— Сегодня вечером? — спросила она.

— Да.

— Я не могу. Но, думаю, Клэр сможет. Ей это понравится.

— Да?

— Да, олух ты эдакий. Когда?

Я сказал, что заберу ее часов в восемь. Саманта сказала “хорошо” и спросила, как идут поиски Аманды, и я неожиданно для себя разговорился с ней так, будто знал ее всю жизнь. Но ведь так и было на самом-то деле.

Я поехал в Лондон в офис “Коня и Пса” и договорился с редактором, чтобы он напечатал фотографию Аманды с надписью: “Где эта конюшня? Десять фунтов первому — особенно первому ребенку, — кто сможет сообщить об этом Филипу Нору”.

— Ребенку? — сказал редактор, подняв брови и записывая мой номер. — Они что, читают эту газету?

— Их мамаши читают.

— Ненадежный источник.

Разглядывая снимки из папки с портретами людей на скачках, он сказал, что они начинают публиковать серию типажей, и ему нужны новые снимки, которые еще нигде не публиковались, и что он может использовать кое-какие мои, если я пожелаю.

— Что же... ладно.

— Плата обычная, — небрежно сказал он, и я сказал — хорошо. Только потом, после небольшой паузы, я спросил его, какова эта самая обычная плата. Даже сам вопрос, показалось мне, приблизил меня на шаг не только к заботе собственно о фотографиях, но и о доходе. Обычные расценки были обязательством. Обычные расценки обозначали, что меня приняли в этот круг. Меня это вывело из равновесия. Тем не менее я согласился.

Когда я приехал за Клэр, Саманты дома не было.

— Зайдите сначала выпить, — сказала Клэр, широко распахивая дверь. — Такой паршивый вечер...

Я вошел в дом, спрятавшись от ветра и холодного ноябрьского дождя, и мы пошли не вниз по лестнице на кухню, а в длинную, слабо подсвеченную гостиную на первом этаже, которая тянулась от фасада до задней стены дома. Я огляделся, полюбовался на уютную обстановку, но чувства узнавания не возникло.

— Вы помните эту комнату? — сказала Клэр.

Я покачал головой.

— Где ванная? — спросила она.

— Вверх по лестнице, направо, голубая... — немедленно ответил я.

Она рассмеялась.

— Прямо из подсознания.

— Это так странно.

В углу стоял телевизор, по которому шла программа с какими-то “говорящими головами”, и Клэр выключила его.

— Если вы смотрите, то не надо, — сказал я.

— Да просто очередная лекция против наркотиков. Все эти разглагольствующие так называемые эксперты. Как насчет выпить? Чего бы вы хотели? Тут есть кое-какое вино... — Она вынула открытую бутылку белого бургундского, так что мы остановились на ней.

— Какой-то напыщенный тип тут говорил, — сказала она, разливая вино, — что одна из пяти женщин принимает транквилизаторы, а среди мужчин — только один из десяти. Намекает, что бедняжки настолько не приспособлены к жизни, эти хрупкие лапочки! — Она протянула мне бокал. — Прямо смешно.

— Неужели?

Она усмехнулась.

— Полагаю, что этим докторам, что раздают рекомендации, не приходит в голову, что эти хрупкие существа подмешивают эти транквилизаторы в обед мужьям, когда те приходят с работы.

Я рассмеялся.

— Да, — сказала она. — Те, кто замужем за грубыми ублюдками, что бьют их, и те, что не любят слишком много секса... они подмешивают милый безвкусный порошочек этим хамам в мясо с двойным овощным гарниром и спокойно живут.

— Это блестящая теория.

— Это факт, — сказала она.

Мы сидели в бархатных синих креслах и потягивали холодное вино. Она была в шелковой алой рубашке и черных брюках, ярким пятном выделяясь на фоне приглушенных цветов комнаты. Девушка, рожденная делать позитивные заявления. Девушка решительная, уверенная и полная внутренней силы. Вовсе не похожа на мягких нетребовательных девушек, которых я иногда приводил к себе домой.

— Я видела, как вы скакали в субботу, — сказала она. — По телевизору.

— Я не думал, что вас это интересует.

— Конечно, интересует, раз уж я увидела ваши снимки. — Она отпила глоток. — И все же вы рискуете.

— Не всегда так, как в субботу.

Она спросила, почему нет, и, к собственному удивлению, я рассказал ей.

— Господи, — возмущенно сказали она, — это же несправедливо.

— Жизнь вообще штука несправедливая. Слишком тяжелая.

— Мрачная же у вас философия.

— Не совсем так. Принимайте все как есть, но надейтесь на лучшее.

Она покачала головой.

— Я уж лучше поищу лучшего. — Она отпила вина и сказала: — Что случится, если вы на самом деле разобьетесь во время одного из таких падений?

— Выругаюсь.

— Да нет, дурачок. Я имею в виду вашу жизнь.

— Поправлюсь как можно скорее и снова сяду в седло. Когда ты не в седле, твои заезды достаются другим жокеям.

— Очень мило, — сказала она. — А что, если вы слишком сильно разобьетесь и не поправитесь?

— Будут проблемы. Нет скачек, нет доходов. Начинаешь подумывать о том, чтобы встать на прикол.

— А если вы разобьетесь насмерть?

— Да ничего особенного, — сказал я.

— Это несерьезно, — обиделась она.

— Конечно, нет.

Она внимательно посмотрела мне в лицо.

— Я не привыкла общаться с людьми, которые походя рискуют своей жизнью семь дней в неделю.

— Риск меньше, чем вы думаете, — улыбнулся я. — Но, если уж на самом деле не повезет, на это есть Фонд пострадавших жокеев.