Дик Фрэнсис - Рефлекс змеи (Отражение)

— Да, спасибо, — кивнул я. — Эти гориллы — ваши вышибалы?

— Я их использую, — строго сказал он, — как вышибал. И не посылаю их избивать женщин и жокеев.

— Стало быть, немного подхалтуривают на стороне? Не так ли?

Он ответил уклончиво.

— Я ожидал, — сказал он, — что, будь у тебя письмо, ты чего-нибудь от меня потребуешь. Чего-нибудь побольше... ответов.

Я подумал о письме, которое помнил слово в слово:

“Дорогой Виктор Бриггз,

Я уверен, что вам будет интересно узнать, что я имею следующую информацию. За последние шесть месяцев вы пять раз тайно договаривались с букмекером об обмане делающих ставки игроков, устраивая так, чтобы ваши фавориты с шансами на победу проигрывали свои заезды”.

За этим следовал список из пяти скачек, дополненный суммами, которые Виктор получал от своего знакомого букмекера. Дальше письмо гласило:

“У меня находится заверенное данным букмекером собственноручное признание.

Как вы можете заметить, на всех этих пяти лошадях скакал Филип Нор, который явно осознавал, что делает.

Я мог бы отослать это признание в Жокейский клуб, и в таком случае вы оба были бы исключены. Однако вскоре я вам позвоню с альтернативным предложением”.

Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.

— Я ничего не собирался делать с письмом, — сказал я. — Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.

— Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в том случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?

— Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.

Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.

— Вот что я тебе скажу, — наконец начал он. — Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам — за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. — Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. — Я увидел, — продолжил он, — что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. — Он снова замолчал. — Этого достаточно? Ты это хотел услышать?

Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.

— Да.

Помолчав еще немного, он сказал:

— Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...

— Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?

— Ты много знаешь.

— Я узнал, — сказал я, — что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… — я подыскал слово, — разрушать чужие замыслы.

— И сколько он разрушил?

— Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера. Он был изумлен.

— Джорджу Миллесу, — сказал я, — нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложений... Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.

— Не дать мне, — сказал Виктор с налетом холодного юмора, — вылететь из клуба. — Он кивнул. — Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. “Пока вы не дурите, Виктор, — сказал он, — ничего не случится”. Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. “Виктор, — сказал он мне, словно я был домашней собачкой, — пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но, если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты”.

— И вы до сих пор помните все это слово в слове? — изумленно спросил я.

— Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.

— И больше ничего?

— Он подмигивал мне на скачках.

Я рассмеялся.

— Да, ужасно смешно, — сказал он. — Ты об этом?

— Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.

— О чем?

— О наркотиках Даны.

— Дура она. Не хотела слушать.

— Скоро послушается. Ее еще можно… спасти. К тому же она...

Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.

— По сравнению с тобой, — сказал он, — Джордж Миллес просто ребенок.

Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.

“Странный человек, — думал я. — За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего”. И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.

Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель.

Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.

Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хотъ что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.

Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, — они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.

Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.