Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда

С самолета я вновь попал в машину, из машины - в горячую ванну, а из ванны - за накрытый стол. Московская ночь была уже на исходе.

Распоряжался за столом майор Петрунин, тот, кто подобрал меня на шоссе, - широкобровый, скуластый и очень энергичный. Помогал ему маленький лейтенант с пушком на верхней губе, которого все звали Костей. Они были радушны, оказывали мне самое сердечное внимание, проявляли трогательную заботу.

За столом я почувствовал, что меня начинает пробирать мелкий озноб. Этого только не хватало! Неужели простудился или подхватил грипп? Я высказал свои опасения товарищам. Тотчас же Костя сбегал к квартирной хозяйке и возвратился с тремя таблетками кальцекса.

- Эту утром, - поучал он меня, выкладывая таблетки на стол, - эту в обед, а эту перед сном. И как рукой все снимет, товарищ майор!

Действительно, все как рукой сняло. По-видимому, озноб был вызван сильной нервной реакцией. Я встал здоровым.

В полдень меня принял полковник Решетов. Я увидел то же хмурое, суровое лицо, те же внимательные и как будто сердитые глаза. Он по-прежнему то и дело массировал свою поврежденную левую руку.

Встретил он меня приветливо: вышел из-за стола, обнял, довел до кресла и усадил.

Беседа затянулась часа на три.

Полковника интересовало буквально все, что происходило на Опытной станции. Я восстановил в памяти все события и изложил их последовательно, день за днем, перечислил всех обитателей станции, дал им характеристику, а затем отвечал на бесчисленные вопросы полковника.

- Вы уверены, что Габиш полковник? - спросил он.

- Конечно. Я видел его в форме полковника, и обращаются к нему все как к полковнику.

- Значит, русским языком он владеет сносно?

- Вразумительно. Может обходиться без переводчика.

- А Гюберт?

- Хорошо. Так же, как и своим, только с акцентом.

Полковник Решетов вставал, прохаживался по кабинету, вертел карандаш между пальцами, вглядывался в карту, висевшую на стене, и снова усаживался против меня в кресле. Он все время был в движении, в мыслях и ставил всё новые вопросы.

- Значит, гауптман Гюберт - заядлый охотник?- спросил он.

Я подтвердил.

- Это интересно. Очень интересно! А кто из них - Габиш или Гюберт посоветовал вам заинтересовать Саврасова деньгами?

Я ответил, что Гюберт.

- А как отнесся к этому Габиш?

- Он рассмеялся и сказал, что "это есть умно"!

- А какую цель преследовали вы, давая указание Кольчугину закрепиться на Опытной станции?

Я пояснил. Фома Филимонович, став необходимым спутником гауптмана в охоте, сможет упрочить свое положение и информировать Криворученко обо всем, что происходит на Опытной станции.

- Разве я поступил не так? - спросил я.

- Вы поступили совершенно правильно! - успокоил меня полковник. Кольчугин, говорите, человек вполне надежный?

- Да. За него я могу поручиться.

- Ну хорошо, - сказал Решетов. - На сегодня довольно. Я полагаю, что пора послать гауптману Гюберту такую телеграмму... Пишите. - Он подал мне блокнот и карандаш. - "Саврасов месяц назад арестован присвоение крупных денежных сумм и подделку отчетных документов осужден десять лет". Как вы находите?

- Пилюля для них неожиданная и горькая...

- Что поделать, - усмехнулся Решетов. - Все равно придется глотать. Раз он так любит деньги... Не меньше, чем вы. - Мы рассмеялись. - Вы не кладите карандаш, пишите дальше: "Брызгалов из больницы выписался, веду розыски. Сообщите, как поступить радиостанцией". Вот так. Теперь всё.

- Когда отправить эту телеграмму?

- Дней через десять - двенадцать после того, как вы уведомите Гюберта, что прибыли благополучно.

- Понимаю.

Полковник взял из моих рук блокнот, перечитал телеграмму вслух и заметил:

- Пожалуй, так будет правильно. Вы дали Саврасову телеграмму, а вам ответили, что его нет. Вы выехали или вылетели на место и разузнали все подробности. Времени вполне достаточно. Все коротко и предельно ясно. Для порядка порадуйте их кое-какой информацией. Ну, а этих ваших новых "друзей", шестерых железнодорожников, мы постараемся сегодня же устроить... О них можно будет сообщить дополнительно и по-разному. Все это мы обсудим. Кстати, вы хорошо запомнили фамилии, имена, пароли, не перепутали?

- Надеюсь, что нет... А Константина вы видели?

- А как же! Он сидел в этом же кресле, в котором сидите вы.

- Интересно, какое впечатление произвел он на вас?

- Как вам сказать... - Решетов на мгновение задумался. - Во всяком случае, человек решительный и преданный. Ведь он очень много перенес, много выстрадал и не согнулся. Ну и дал же он вам аттестацию!..

- Я думаю...

- Когда я назвал Константину имена Отто Бунка, Гюберта, Похитуна и прочих гадов из этого гнезда и сообщил, что пилот, который его вез, уцелел, парень задумался.

- То есть? - поинтересовался я.

- Задумался и сказал: "Вот оно что... Значит, кто-то вас информировал? Понятно! Вопросов я вам, товарищ полковник, задавать не буду, так как знаю, что вы мне на них не ответите, но теперь мне кое-что ясно. Придется произвести переоценку некоторых фигур". С уверенностью он, конечно, ничего сказать не может...

Мы помолчали. Полковник искоса поглядывал то на меня, то на свою руку, затем встал и спросил:

- Вы хотели бы повидаться с женой?

Ну что я мог ответить? Конечно, хотел бы, но пока идет война, это, вероятно, невозможно. Я так и сказал.

- Невозможного ничего нет, - объявил Решетов. - Так вот... Завтра возьмите мою машину и съездите в Л., на аэродром. И встретите жену. Самолет должен прилететь к шестнадцати часам...

Кажется, я изменился в лице.

- Завтра? - растерянно, глупо улыбаясь, переспросил я.

- Да, да. Ее по нашему вызову отпустили на пять суток. Ведь она работает в госпитале. Мы подумали с Фирсановым и решили, что, чем вам ехать туда, лучше ее сюда вызвать. Тем более что вы с самого начала войны не виделись. Да и вообще ей надо немного... - Что "немного", полковник не договорил, а сделал неопределенный жест рукой. - Идите отдыхайте!

Я скатился с седьмого этажа, не чувствуя ступенек, и пришел в себя лишь на морозном воздухе.

Значит, Маша работает в госпитале? А как же дочурка, как Танечка? Возьмет ее Маша с собой? А почему бы и нет? Таньке сейчас... Я подсчитал... Да, ей сейчас уже четыре года и восемь месяцев. Конечно, они прилетят вместе.

Но прилетела одна Маша.

Я сразу заметил ее среди пассажиров, вышедших из самолета, и бросился навстречу. Она была меньше всех, в своей старенькой беличьей шубке, с маленьким чемоданом в руке. Она стояла и искала меня глазами, а увидев, пошла быстро, ровными, мелкими шажками, такой знакомой и родной походкой. Но не дойдя до меня шага два, она остановилась, прижала руку к груди и как-то странно посмотрела на меня. Я подумал, что ей стало плохо, только не мог догадаться отчего. Потом она улыбнулась. Улыбнулась тихой улыбкой, как улыбаются лишь тяжело больные или чем-то потрясенные люди.