Николай Ахшарумов - Концы в воду

– Оставь, пожалуйста! Я знаю, что говорю.

– Нет, Павел Иваныч, не знаешь, – отвечал я. – Это пустые речи на ветер, без всякого повода, и если мы раз начнем в таком тоне, то никогда не кончим.

Бодягин хотел что-то сказать, но, взглянув на встревоженное лицо жены, одумался, встал и вышел.

Она сидела с минуту, прислушиваясь, потом обернулась быстро ко мне.

– Ах! Ради Бога! – сказала она, всплеснув руками. – Зачем вы его выводите из себя? Зачем не хотите сделать ему в угоду такой безделицы? Вы видите, как это его огорчает!

– Не могу, Юлия Николаевна, и вы ошибаетесь, называя это безделицей. Это совсем не безделица – это подкуп.

– Как подкуп? Что это значит?

– Так, у нас с ним есть старые счеты.

– Ах, Боже мой! Вы меня пугаете!

– А вы разве не знали?

Бодягина вздрогнула и уставила на меня встревоженные глаза.

– Успокойтесь, – сказал я. – С моей стороны вам нечего опасаться. Я вам сказал уже это раз, и теперь повторяю еще, что вам нет надобности меня подкупать.

Руки ее опустились; оторопелый, растерянный взгляд блуждал без цели.

– Что с вами? – сказал я, испуганный мертвым цветом ее лица.

– Вам дурно?

Она не отвечала. Я налил воды и подал ей. Зубы ее стучали о край стакана.

Прошло с минуту. Вдруг она сунула мне назад стакан.

– Идет, – шепнула она, прислушиваясь. – О! Бога ради, ни слова при нем.

Это меня удивило, но я не успел спросить объяснения. Бодягин вошел.

Несколько дней после того я убаюкивала себя надеждой, что Черезов не потребует от меня прямого признания. «На что оно? – думала я. – На что, вообще, формальное объяснение между людьми, которые понимают друг друга? Давеча, когда я упрекнула его в неискренности, он сам сказал, что в жизни часто бывают такие случаи, когда невозможно сказать всего. А я прибавлю: бывают такие сделки и отношения, о которых из скромности лучше молчать. Что ж делать? Он рыцарь, но ведь и рыцари иногда не прочь от сладкой награды».

Так думала я, как вдруг он пришел и тремя словами рассыпал все это в прах. Он просто сказал мне: вам нет надобности меня подкупать. Это случилось после горячего объяснения с Полем, который сманивал его в долю по нашей новой дороге. Поль был взбешен его отказом и, чтобы скрыть это, вышел из комнаты. Мы на минуту остались одни. Тогда и сказаны были эти слова. Они были очень обидны. Он, не задумываясь, поставил все сердечное, что видел с моей стороны, на одну доску с паями, которые Поль ему предлагал, и назвал все это одним словом: подкуп! Мало того, он бросил мне прямо в глаза, что до сих пор было маскировано, то есть, что я открыта. Это ужасно меня испугало, и с испугу весь мой расчет, вся вера в него пошатнулась. Почем я знала, если уже на то пошло, не лжет ли он, утверждая, что не намерен мстить? Может быть, это уловка, чтобы вымолить у меня признание? Может быть, все это входит в план его действий и каждый шаг его, каждое слово рассчитаны? А я?… Но я была так перепугана, что у меня в глазах помутилось, и я едва не упала к его ногам без чувств.

Он дал мне воды. К несчастью, прежде, чем я успела оправиться, Поль вошел.

– Что с тобою? – спросил он, взглянув сперва на Черезова, потом на меня.

– Ничего, – отвечала я. – Так, голова кружится.

– Хм, кружится!… Смотри, чтоб совсем не вскружилась.

Это было, что называется, из огня да в полымя. Я знала уже, чего ожидать, и молила Бога только, чтобы Черезов поскорее ушел. Должно быть он угадал это, потому что в ту же минуту встал и взялся за шляпу.

В дверях Поль сказал ему:

– Так ты отказываешься? Он отвечал, не оборачиваясь:

– Отказываюсь.

Поль воротился с ужасным лицом и прямо ко мне.

– Что у вас тут случилось?

– У нас?… Ничего.

– Как ничего? На тебе лица не было! Говори правду: вы объяснились?

– Нет.

– А?… Отпираешься?… Да что, ты стакнулась [30], что ли, с ним? И пошла пытка, долгая, отвратительная. Ни ложь, ни правда

не помогали. Он ничему не верил. В голове у него засела мысль, что я его продала, что я любовница Черезова и что мы в заговоре. Кто его знает, может быть, думал уже, что мы затеваем его извести. Он топал ногами, ругался, кричал, грозил убить меня, если я сию минуту не признаюсь во всем, и раза два я, правда, думала, что он это исполнит. В слезах, и не зная, как его успокоить, я, наконец, сказала, что если так, то не хочу и видеть этого человека.

– Я не искала его, – говорю, – ты сам мне его навязал и мне надоело это до смерти. Верь или не верь, как знаешь, это мне все равно, но мне не все равно и я не хочу, чтобы из-за него у нас был ад в доме! Избавь меня от него совсем, чтобы мне не видеть его, чтобы духу его тут не было!

Выходка эта произвела странное впечатление. Его словно стукнуло что-то. Буря упала вдруг. В лице появились забота, недоумение, страх. Он сел и долго сидел, взявшись руками за волосы, как человек, близкий к отчаянию.

– Темно! – ворчал он. – Темно!… Ни зги не видать!… Проклятое, безвыходное сплетение…

– Что это значит? – спросила я, смотря на него с удивлением.

Он словно проснулся.

– То значит, что я тебе не верю; ну, да и ты мне тоже. Нечего, значит, много и говорить… Ну, а насчет того, прочего, ты мне не рассказывай пустяков. Так нельзя. Ты слышала: вон он, каналья, прямо в глаза уже говорит, что не хочет со мною иметь никакого дела! Нельзя, слышишь ли ты? Его нельзя выгнать! А что до того, что надоело, так это еще невелика беда. Сама виновата, сама и терпи… Ну, одним словом, ты понимаешь, я не хочу, чтобы ты с ним совсем разрывала.

– Не хочешь? – воскликнула я. – Да ты знаешь ли, чего хочешь? Ты что мне сейчас говорил? Ты за горло меня хватаешь из-за пустых подозрений, а когда я тебя прошу избавить меня от него совсем, потому что мне это не радость, а мука, ты отвечаешь: терпи! Так нет же, я не хочу терпеть!

– Не хочешь? – воскликнул он бешено.

– Нет! Я и так довольно уже натерпелась из-за тебя. Постой! Дай мне сказать. Да не лезь с кулаками, а не то я людей позову; я закричу на всю улицу, что мы с тобой вместе ее отравили! Стой! Стой! Дай мне сказать тебе правду. Ты мастер толкать других туда, где жарко и где можно руки себе обжечь, да потом их же и попрекать, зачем не умели сделать по-твоему. А ты зачем прячешься, если умеешь лучше? Ты сам попробуй; легко ли то, чему ты учишь других? Ты впутал меня в это проклятое дело; без тебя оно мне и на ум не пришло бы, а вот теперь я у тебя во всем виновата! Зачем я встретила его по пути? А ты зачем отправил туда меня? Зачем не поехал сам? Так и теперь: сам трусишь, меня толкаешь вперед, толкаешь свою жену чужому на шею, а после проходу ей не даешь! Какую жизнь ты мне сделал за это время? Каких насмешек, попреков, брани я от тебя не слыхала? И все за что? За то, что я поступила по-твоему! Возись с ним, как знаешь, сам, и делай что хочешь. Я больше тебе не помощница.