Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство

Григорий приказал ей все оружие прятать получше, в разные места — в диван, под перину, в подтопок, которым не пользовались, и ждать, когда придет человек с чемоданом и скажет: «Нет ли у вас случайно сердечных капель?» Ему надо ответить: «Есть, но не знаю, помогут ли». А он скажет: «Давайте, все равно приму». И только после этого выдать ему револьверы и патроны.

Все шло хорошо, человек с чемоданом приходил дважды. В конце марта к Денежкиной зашел поговорить по поводу продовольственных карточек сын профессора Пухова, офицер-поручик. Как на грех, от Анны Федоровны только ушел очередной посыльный, принесший три нагана. Два она успела спрятать, а третий — новенький, отливавший синевой, лежал на диване. Поручик, разговаривая, часто поглядывал на наган. Анна Федоровна все объяснила Пухову: какие нужны справки, как их заполнять, а он все не уходил — смотрел на револьвер.

Денежкина похолодела, вспомнив, что профессор дружит с самим Дзержинским, и с перепугу вдруг предложила:

— Хотите, подарю?

— Что подарите? — удивился офицер.

— А вот этот самострел. Куда он мне, бабе? А вы человек военный.

— Откуда он у вас?

— Нашла. Я ведь рано просыпаюсь, надо за домами смотреть. Иду, а он валяется.

— Хорошая находка. Совсем новый.

— Берите, берите.

Поручик ушел от Денежкиной с наганом. По оружию Сергей Пухов соскучился, теперь, ощупывая револьвер, он чувствовал себя полноценным человеком.

Дома он лег на диван, сладко потянулся, закинул руки за голову и замурлыкал песенку, которую в немецком плену, в бараке, часто напевал его приятель, прапорщик Костя Полунин, неожиданно для всех покончивший жизнь самоубийством:

«А она еще ничего, — подумал Сергей про Денежкину. — Миловидная, и не больше тридцати…»

Это происшествие внесло хотя и маленькое, но все же разнообразие в скучную жизнь. А жизнь Сергея Пухова не баловала. После радостной встречи с родителями, после первой беседы, затянувшейся до утра, начались будни, встали неизбежные вопросы: что делать, как жить? Продолжать занятия в Высшем техническом училище? Но там ни от кого нельзя добиться толкового ответа. Идти в Красную Армию? Но в районном военкомате на учет взять взяли, а никакой должности не предложили, сказали: «Пока отдыхайте, надо будет, позовем».

Оказалось, что он, не закончивший курса студент, потерявший на войне и в плену здоровье, в общем, никому не нужен, кроме родителей. Но и с ними отношения налаживались трудно.

Дня через три после приезда Сергей за обедом начал рассказывать:

— В вагоне говорили: вызывают дьякона в совдеп. Сидит там комиссар, нестриженый, небритый, держит по случаю неграмотности газету вверх ногами и грозно спрашивает: «Скажите, отец дьякон, как вы к Советской власти относитесь? Только не врите!» — «Хорошо, скажу. Ей-богу, не вру: боюсь!»

Отец, словно не слышал, сказал матери:

— Я, Лида, опять сегодня доктора Коновалова встретил…

Друзей не было, поразлетелись кто куда. Была надежда на встречу с Варенькой Самариной, но мать, осторожно подбирая слова, сообщила, что Варенька вышла замуж и живет в Петрограде.

Как-то вечером профессор пришел домой очень усталый, молча поужинал и раскрыл «Правду». Сергей спросил:

— Ты, папа, в большевики записался?

Профессор поднял глаза на сына, ничего не ответил.

Сергея вдруг охватило раздражение:

— Вспомнил молодость! «Из страны, страны далекой, с Волги-матушки широкой, ради вольности веселой…» Пока нас, русских людей, немецкие вши ели, вы с вашим Лениным на немецкие деньги сахар покупали. Откуда у нас в доме сахар, я хочу знать? Откуда?

В столовую вошла Лидия Николаевна. Она со страхом смотрела на мужа и сына.

Профессор спокойно сложил газету, снял очки.

— Ты поглупел, Сергей, в плену. Ничего, это пройдет. Я не большевик, но запомни: если ты хоть еще раз посмеешь так говорить со мной — живи как хочешь, ты взрослый.

Встал, подошел к двери:

— Спокойной ночи. Мне завтра надо встать раньше. Я уезжаю.

Сергей вышел подышать свежим воздухом и наткнулся возле подъезда на Денежкину.

— Высокому начальству — почтение! — козырнул поручик.

— Вы все шутите, Сергей Александрович! — улыбнулась грозная со всеми комендантша.

С того вечера поручик редкую ночь проводил дома.

Лидия Николаевна вскоре догадалась, где бывает сын. Все: молчание отца, брезгливый взгляд матери — окупалось удовольствиями, получаемыми у Денежкиной.

На столе всегда красовалась бутылка водки, настоящей «николаевской», с казенной печатью. На расспросы Сергея, где она берет такую немыслимую драгоценность, помолодевшая, похорошевшая Анна Федоровна только посмеивалась:

— А вы не любопытствуйте, а выпейте.

И подвигала закуску — копченую селедку, рыжики.

За столом Анна Федоровна называла гостя на «вы»: «Кушайте Сергей Александрович!», «Закусите, Сергей Александрович!», «Пожалуйста, сальца отведайте, Сергей Александрович!».

А как только Анна Федоровна гасила свет, Сергей Александрович превращался в милого, дорогого, желанного Сереженьку.

Случались и неприятности. В первый вечер Анна Федоровна вылила на себя, повидимому, целый флакон тройного одеколона, запаха которого Сергей не выносил. Сначала не почувствовал, благо выпил основательно, но утром заявил:

— Побереги одеколон для других нужд.

Одна ночь выдалась беспокойной.

Кто-то тихонько, но настойчиво застучал. Сергей взволновался: не отец ли? Не случилось ли что с матерью?

Анна Федоровна, не зажигая света, спросила:

— Это ты?

— Я! Открой…

Денежкина набросила пальто, вышла.

Всего разговора Сергей не слышал, хотя из предосторожности на ощупь нашел все свое, оделся и подошел к закрытой двери поближе.

— Когда его черти унесут? Выставь, и все. Я же замерз совсем.

— Не командуй, я не нанятая.

Хлопнула дверь. Анна Федоровна пошарила по перине, спросила испуганно:

— Сергей Александрович, где вы?

Обняла, зашептала:

— Ложись, миленький, ложись…

— Кто это приходил?

— По делу, Сереженька. Милиционер. Черт кривой! Почему, говорит, ваших караульных не видно?

— Врешь! Я слышал… Это твой бывший кобель!

Анна Федоровна завернулась в простыню, засветила лампу, села на смятую перину.

— Идите-ка домой, Сергей Александрович. Мужики у меня были, а кобелей не заводила. Вы — первый.

— Дура!

— Иди, миленький, иди! Маменька, поди, беспокоится, куда дите пропало.

До чего же не хотелось Сергею уходить! Анна Федоровна, поправляя волосы, подняла руки — простыня упала на колени…

— Ладно, не будем ссориться, — примирительно начал Сергей.