Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство

— Он, товарищ Болотин? — спросил парень.

— Он, — ответил Анфим. — Куда Катю увезли?

Швейцар не переставая крестился.

— Я тебя спрашиваю? Где Катя?

Швейцар только мычал, не сводя заполненных ужасом глаз с худого, почерневшего лица Анфима.

Потом поднял правую руку ко лбу, видно, хотел еще раз перекреститься, но рука бессильно повисла. Швейцар упал. Парень с винтовкой наклонился, приложил ладонь к груди.

— Готов, товарищ комиссар…

«Союз защиты родины и свободы» был полностью разгромлен. Савинкову и Перхурову удалось скрыться. Многих рядовых членов этой контрреволюциорной организации освободили, взяв честное слово, что они никогда больше не примут участия в заговорах против Советской власти. Руководители ВЧК в эти дни были очень заняты, и все же они выкроили время для бесед с ними.

— Здравствуйте, Пухов! — сказал Петерс и кивнул конвойному, чтобы тот ушел. — Садитесь. С постановлением о вашем освобождении ознакомились?

— Да. Спасибо.

— Вот ваш пропуск. Через несколько минут вы будете на свободе. Я хочу вас спросить. Вы хотели, чтобы вас послали на фронт?

— Да, рядовым…

— Почему рядовым? Вы — офицер. Мы не можем позволить себе роскошь отправить вас рядовым.

— Но, я думаю, что ничего иного мне не доверят.

— Выходит, по-вашему, рядовым доверять необязательно? Вами, как военнообязанным, распорядится военный комиссариат. Я хотел вас спросить о другом. Не поймите это как допрос. Вы освобождены. Можете отвечать, можете и не отвечать — это на вашей судьбе не отразится.

— Если смогу — отвечу.

— Скажите, почему вы, сын русского интеллигента, студент, офицер, так много перенесший в немецком плену, решили пойти против Советской власти, против, народа?

Пухов молчал.

— Если трудно, не отвечайте.

— Это очень сложно. Позвольте мне задать вам один вопрос?

— Сколько хотите.

— Вы не считаете, что я раскаялся, так сказать, из-за трусости?

— Не считаю.

— Спасибо. Разрешите я вам обо всем напишу?

— Согласен. И пришлите прямо мне.

— Еще вопрос… Мой отец не сыграл никакой роли в моем освобождении?

— Ваш отец много раз справлялся о вас, о вашем здоровье. Но он ничего не просил. Буду вполне откровенен: в Совнаркоме высоко ценят вашего отца и его работу. Но если бы вы были действительно серьезно виновны, мы бы вас не выпустили.

— Спасибо за откровенность. Разрешите идти?

— До свидания, Сергей Александрович. Жду вашего письма.

Отца дома не было, он с утра ушел в Главторф. Дверь Сергею открыла мать. Сначала в полумраке передней не узнала сына, подумала, что почтальон, потом обняла, прижалась к гимнастерке, заплакала:

— Сереженька! Господи! Папа как обрадуется!

Побежала к телефону — сообщить Александру Александровичу радостную весть. Профессор выслушал, попросил дать трубку сыну.

— Здравствуй, Сережа! Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, папа. Хорошо. Ты когда домой?

— Постараюсь пораньше, сынок. Как мама?

— Мама? Мама — молодец!

Сергей помолчал и, сам не понимая, как это у него вырвалось, сказал:

— Я тебя очень люблю, папа. И, если можешь, прости меня.

Лидия Николаевна счастливыми глазами смотрела на сына: слава богу, в семью возвращается мир. Она бросилась готовить завтрак — все, что припасла сыну для передачи; поставила на стол даже такую редкость — кусок холодной телятины, — удачно выменяла на чайные серебряные ложки.

Лидия Николаевна с удовольствием смотрела, как сын ел, и рассказывала всякие новости:

— Варенька Самарина в сестры милосердия определилась. Позавчера заходила. Может, сегодня заглянет. Ты не возражаешь?

— Что ты, мама! Рад буду.

Еще одну, очень тревожившую ее новость Лидия Николаевна решила пока не сообщать — бог знает, как воспримет ее сын. Но Сергей сам вызвал мать на этот разговор.

— Сегодня тридцатое, мама? Мне надо срочно сходить в домовую комендатуру, сдать справку об освобождении, иначе не получу карточек на август.

— Сходи, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила Лидия Николаевна. — Кстати, Денежкиной там больше нет. Арестовали. У нее в квартире нашли целый склад оружия. Полную телегу.

Сергей долго сидел молча, думая об Анне Федоровне, и не мог решить: жаль, что ее нет, или, может быть, даже лучше, что он не увидит ее. Но потом устыдился своих мыслей. И ему стало действительно жаль эту простую бабу, которая для него ничего не жалела, только хотела одного — чтобы он иногда был рядом с ней, был бы ласков…

— Хорошо, мама, я схожу в комендатуру позднее, сейчас мне надо написать письмо.

Сергею никто не ответил. Задумавшись, он не заметил, что мать ушла.

Сергей больше часа бился над первыми строчками письма Петерсу — получалось не то, что он хотел. Выходило, как ему казалось, неискренне, фальшиво, длинно, а главное — неубедительно. Он несколько раз отрывался от письма, выходил посмотреть, не вернулась ли мать, но она не возвращалась: неожиданно объявили о выдаче трех аршин ситца на каждого работающего, и поэтому очереди, или, как их называли, «хвосты», напоминали гигантских змей — извивались на несколько улиц.

Сергей пошел в комендатуру, оставив матери записку: «Скоро приду, целую, Сережа».

На площадке первого этажа его окликнул невысокий черноусый человек в кожаной куртке и солдатском картузе.

— Здравия желаю, ваше благородие!

— Вы меня? — спросил Пухов.

— Тебя, тебя, ваше благородие… Выходит, это ты Анну Федоровну погубил! Выдал, значит! Ай да ваше благородие! Через чужую жизнь свою спас!

— Ты с ума сошел, болван! Дай дорогу…

Григорий Денежкин никогда хорошим стрелком не был: из-за лени, а больше всего из-за трусости, хотя все последние годы только и занимался тем, что торговал оружием.

Но на этот раз он не промахнулся. Пуля пробила сердце Сергея Пухова навылет…

Лидия Николаевна слышала выстрел, но не подумала, что стреляют в Сергея. Мимо пробежал черноусый человек — Лидия Николаевна не знала, что это убийца ее сына. Она увидела мертвого Сергея и упала на ступеньки. Неподалеку, в двух шагах, нашли сверток, в нем оказались три аршина розового ситца и пачка папирос «Каприз».

Хоронили их вместе — мать и сына. На письменном столе Сергея отец нашел черновики письма. Торопливым почерком было написано: «Уважаемый Яков Христофорович, я понимаю…»

Большая наша планета с миллиардами людей оказывается иногда удивительно тесной.

После убийства Пухова Григорий Денежкин исчез, как провалился в бездонную пропасть. Искали его долго, но безуспешно.

И все же судьба еще раз свела меня с Денежкиным. Случилось это в 1944 году в Германии, в Добендорфе, расположенном в сорока километрах от Берлина. Я встретил в Германии многих «знакомых», но, откровенно признаюсь, Григория Денежкина встретить на курсах пропагандистов не ожидал.