Юрий Кларов - Черный треугольник. Дилогия

Эгерт решила, что середину не зря называют золотой.

– Они открыли чемодан, – сказала она, – и быстро ознакомились с его содержимым. Чувствовалось, что торопятся.

– Содержимое они сверяли с описью драгоценностей «Алмазного фонда»?

Опять едва заметное замешательство. Чувствовалось, что ангел устал лгать, но что-то мешает ему быть откровенным даже в тех рамках, которые он сам для себя заметил.

В чем же дело?

Трудно, конечно, быть ангелом, но еще трудней вести допрос небожителя, не располагая необходимыми для такого допроса фактами.

– Мы вас слушаем, Елена Петровна.

Эгерт уже приняла какое-то решение.

– Тот, кого я считала Косачевским, – сказала она, – иногда заглядывал в бумагу. Была ли то опись драгоценностей или иной документ, судить не берусь. Я была так подавлена происходящим! Но, видимо, это была все-таки опись. Да, определенно опись. Можете так и запротоколировать, – благосклонно сказала она Хвощикову.

– Что ж, он остался доволен?

– Кто?

– Ну этот, с крючковатым носом…

Эгерт метнула в меня испытующий взгляд из-под длинных ресниц. Кажется, она почувствовала иронию.

– Как вам сказать…

– Видимо, так, как оно было в действительности, – посоветовал я, позаимствовав немного простодушия из безграничных запасов Ермаша.

– Убедившись в отсутствии некоторых вещей, главарь был явно раздосадован, – сказала Эгерт, переоценившая мою осведомленность, ибо я не имел ни малейшего представления о том, что произошло за несколько дней до описываемых ею теперь событий.

– Вон как? – сказал я, будто меня больше всего на свете интересовала реакция лже-Косачевского на пропажу, остальное же было так же хорошо известно, как самой Эгерт. – Весьма любопытно. Он сразу обратил внимание на это обстоятельство?

– Сразу. Ведь отсутствовало довольно много ценностей…

«Много» и «мало» – понятия неопределенные. Этим я и воспользовался.

– Ну, не так уж много.

– Около трети.

– Да, пожалуй, – сделав вид, что прикидываю, согласился я. – Приблизительно около трети. Вы правы, Елена Петровна.

– Поэтому, если он что-либо знал о разыскиваемых им ценностях, это не могло не броситься ему в глаза, – сказала Эгерт, уже почти ощущая себя моей помощницей в разоблачении лже-Косачевского (любопытно все-таки, существовал он в действительности или нет?)

– Да, это должно было броситься ему в глаза, – снова согласился я.

Хвощиков потер указательным пальцем кончик своего носа, и его вислые большие уши налились краской. Он понимал, какую рискованную игру я сейчас веду, но не знал, чем мне помочь. «Ничего, Григорий Ксенофонтович, – мысленно успокоил я его, а заодно и себя, – главное – не суетиться. Ежели не суетиться, все станет на свои места».

Несколько нейтральных, ничего не значащих вопросов, в я вновь вернулся к лже-Коеачевскому.

– Кстати, Елена Петровна, – небрежно сказал я, – он у вас спрашивал о судьбе исчезнувших из чемодана ценностей?

– Да.

– Как же вы объяснили их отсутствие?

– Я ему сказала все, как оно и было. Вы же знаете, что я не умею лгать, – поскромничала она. – Я объяснила, что Галицкий отобрал эти вещи и куда-то их унес, что он собирался их продать или заложить, чтобы достать деньги для готовящейся акции, что…

– Какой акции? – вырвалось у меня, и уши Хвощикова из розовых мгновенно стали рубиновыми. Оплошность! Заданный вопрос ставил под сомнение мою репутацию всезнающего человека. Но Эгерт то ли не обратила внимания на сказанное, то ли не придала ему особого значения.

– И что же человек, выдававший себя за Косачевского, – поспешно спросил я, – его удовлетворили ваши объяснения, он вам поверил?

– Не все ли мне равно, Леонид Борисович?

Я понимающе кивнул и попросил перечислить отобранные Галицким вещи.

Само собой понятно, что нам они известны не хуже, чем ей. Но что поделаешь, формальности приходится соблюдать. Увы, мы с ног до головы опутаны ими.

Благородный ангел готов был войти в наше положение. Он не знал наименований всех ценностей «Алмазного фонда», да и времени прошло порядочно, но в старательности отказать ему было нельзя.

Я ожидал, что перечень начнется с серег-каскадов, из-за которых погибли в Екатеринбурге агент-осведомитель Горлов и содержательница кабаре «Яик» Лерер, а в Иркутске был арестован злосчастный монах Афанасий. Но ошибся: в апреле восемнадцатого года серьги-каскады еще покоились в чемодане. Галицкий их не продавал и не закладывал. Вместе с другими ценностями «Алмазного фонда» они были присвоены лже-Косачевским. Во всяком случае, так утверждала Елена Эгерт.

Может быть, она их перепутала с какими-либо иными драгоценностями? Ведь там еще были серьги.

Да, были, но если я имею в виду серьги Фаберже в виде бриллиантовых каскадов с большими грушевидными сапфирами, то она ничего не перепутала. Ошибка исключена. Именно эти серьги она запомнила.

Почему? Что ж, она готова признаться. Это, конечно, нехорошо, но… В общем, она их примеряла перед зеркалом. Что поделаешь, женщина всегда остается женщиной. Доставала она их и в тот злосчастный день, благо они лежали в чемодане на самом верху в черном футляре с золотым тиснением. Очень изящные и красивые серьги. Похожие носила некогда мать Елены, Полина Эгерт. Но эти были, конечно, значительно дороже тех. Ни отец, ни дед Эгерт не могли бы себе позволить подобную роскошь. Самой Елене не приводилось раньше видеть таких крупных грушевидных сапфиров чистейшей воды – целое состояние. И бриллианты… Какие в них были чудесные бриллианты!

Щеки ангела зарумянились, глаза заблестели, и я, похоже, впервые безоговорочно поверил в его искренность.

Восхищаясь серьгами-каскадами, ангел ни о чем не умалчивал, не лгал, не изворачивался.

Да, любопытно было свести вместе Липперта, моего бывшего следователя и дочь придворного парикмахера. Но это было не реально. Зато, кажется, не представляло особых трудностей выяснить, что именно подразумевалось анархистами под «акцией», для которой требовалось продать или заложить часть ценностей «Алмазного фонда», а заодно попытаться уточнить список отобранных Галицким вещей.

Почему бы «динамитному старичку» не оказать еще одной услуги Центророзыску республики? Это было бы только справедливо. В конце концов, одним из немногих, в ком он, как ему казалось, не ошибся в обидевшей его России, где только и делают, что веселятся и крадут, был именно я – мерзавец, стяжатель и лицемер, присвоивший сокровища «Алмазного фонда» в тысяча девятьсот восемнадцатом.

Кажется, это открытие доставило Муратову наибольшее удовлетворение после его возвращения на родину. Какое удовлетворение? Счастье! Следовательно, своими самыми счастливыми минутами он обязан мне и «длинноволосому мальчугану». А за счастье положено платить, дорогой Христофор Николаевич! Пока вы мой должник. Не забывайте об этом.