Юрий Кларов - Черный треугольник. Дилогия

– Совершенно верно.

– Знаю, – кивнул Приходько. – И про письмо знаю, и про Уварова, и про нужничок. Ведь на тот нужничок я их вывел. Там немало и экспонатов музея было. Уж так получилось, что переплелось все. Вот с чего только начать?

– Может, с н-начала? – предложил Сухов.

– А где оно, начало-то? – сказал Приходько. – Куда ни ткнешь, всюду середина. Ну да ладно, нехай.

Значит, так. О том, что нами задержан спекулянт Кробус с двумя геммами и золотой медалью, мы вам сообщали. Верно? Ну вот. А допрашивал того Кробуса я. Самолично.

Скользкий гражданин, доложу я вам: ни за руку не ухватишь, ни за ухо. Будто салом смазали. И так я его, подлеца, вертел и этак – ни в какую. И чего только не вытворял!

Вроде как игру со мной какую затеял. В глаза смеется.

Так, дескать, и так, выкладывает, на фу-фу, гражданин начальник, желаете меня взять, а ежели по-интеллигентному – на сухую. Помилуй, говорю, какая сухая, когда с поличными тебя припечатали? Слепой ты, что ли? Вон она, медалька золотая. Не видят глазыньки, так пощупай, ручки-то есть? А это, говорит, не поличные. А что же? Так, говорит, то ли кукиш, то ли обман зрения. Я, говорит, мог эту медаль и в картишки выиграть, и в канаве найти. А нет – так у кого на пачку махорки выменять. И медаль и камешки. Врешь, говорю. А вы, говорит, докажите. Может – вру, а может – как на исповеди. И усмехается косенько. Дескать, что, взял? И не такие, как ты, умники-разумники на мне свои зубки ломали.

Ладно, думаю, парубок, – ввернул Приходько полюбившееся ему слово, – мне своих зубов для дела не жалко. Хрен с ними, с зубами. Все до единого искрошу, а тебя хоть деснами, а дошамкаю.

Провожу у него обыск. Не по форме – по совести. Весь дом по кирпичикам, каждую половицу на ощупь.

Пустышка!

Обыск у евонного брата – пустышка!

Обыск по малинам да у друзей-приятелей – пусто.

Что дальше-то делать? Ума не приложу. Всем своим пролетарским нутром чувствую, что возле да около хожу, а до сути никак не доберусь. Будто колдовство какое.

И остаться бы мне при одной той медальке да при собственном интересе, ежели б не хитрость Кробуса… Ух хитрован был! До чего ж хитрован! Самого себя перехитрил парубок…

Вызывает меня через недельку начальство. Хмурится. Ну, дело ясное: по всему видать, откуда ветерок дует. Стою руки по швам, как положено.

«Долго еще, – говорит, – дорогой товарищ Приходько, собираетесь революционную законность нарушать?»

Молчу, а сам в угол поглядываю, где неимоверной красоты дама сидит. Не дама – королева. Ну будто с картинки. Кто такая?

А начальство говорит:

«Это, товарищ Приходько, сестра гражданина Кробуса, что за вами числится. И написала она заявление о незаконном двухнедельном содержании в тюрьме своего родного брата. И судя по документам дела, обоснованное заявление. Так что, дорогой товарищ Приходько, сами понимаете…»

«Так точно, – говорю, – понимаю: раз веских доказательств вины Кробуса нет, значит, надо выпускать. Ничего не поделаешь и ничего не попишешь – законность. Пускай дышит всеми своими жабрами и дальше спекулирует, покуда по-настоящему не загремит. А потому, – говорю, – пусть эта миловидная гражданочка вытрет свои горючие слезы кружевным платочком и спокойненько почивает. С революционной законностью спору у нас нет – выпустим братца».

Начальство довольно. Дама всеми своими жемчужными зубками, как на экране синематографа, улыбается. А я грущу будто: тяжко, дескать, жулика выпускать.

Да только грусть та для вида…

Выхожу из кабинета – плясать хочется. Так бы я пошел вприсядку, ежели б не нога пораненная.

Влип, думаю, хитрован. По самую макушку влип.

Ведь я того Кробуса и всю его родню до сотого колена за прошедшие полмесяца вдоль и поперек доисследовал. И нрав, и биографию, и где у кого на каком месте бородавка растет или чирей вызревает. А ежели вызревает, то какой спелости и сочности. А потому досконально знаю: нет сестры у Кробуса. Братья есть, верно, а сестры нет. Значит, что? Вот то-то и оно…

Выпустили мы Кробуса. Ну, понятно, не одного – с «хвостиком». Все чин чинарем. А сами о «королеве» стали справочки наводить. Оказалось, что при деникинцах она с офицерами контрразведки хороводилась, всякие там картинки, камешки драгоценные да вещицы из золота коллекционировала. Ну и со спекулянтами на «черной» бирже пасьянсы раскладывала. А когда Советская власть установилась, то и такой мелюзгой, как Кробус, не брезгала. По домашности-де все пригодится.

Много чего о «королеве» узнали. А как узнали – с обыском к ней нагрянули.

Вот тут она и заплакала горючими слезами в кружевной платочек. И не зазря – было с чего плакать: тридцать семь старинных золотых монет изъяли да пяток золотых медалей.

Ну и пошли вопросики: как так – муж дьяк, а жена попадья?

Молчит. День молчит, другой, а там, глядишь, и заговорила. Стала на Кробуса капать. Так хитрована обкапала, что места живого не сыщешь. Уж он мне и то жаловался: «Выть, – говорит, – мне волком за мою овечью простоту!»

А там, глядишь, вывела «королева» и на Уварова…

Когда я слушал Сергея Яковлевича, у меня мелькнула некая мысль, а вернее, предположение – маловероятное, а потому и соблазнительное.

– Как фамилия дамы?

– «Королевы»-то?

– Ее самой.

– Ясинская.

– Ванда?

– Ванда. Ванда Стефановна Ясинская, – удивленно подтвердил Приходько, не забыв все-таки налить себе очередную кружку чаю.

С гостем из Харькова мы проговорили до вечера.

К концу нашей беседы я показал Приходьке несколько фотографий, в том числе фотографии Шидловского-Жаковича, Прозорова, Галицкого и Винокурова.

– Этого раньше видел, – сказал он, указывая на снимок Шидловского-Жаковича.

– Когда? Где?

– В Харькове, осенью девятнадцатого. Я тогда в подполье связным был. С партизанами связь поддерживал. Раза два видел его. Вот и запомнился. Офицер, фамилии не знаю. Будто в контрразведке служил. Вы о нем Леонова поспрашивайте. Он уж лучше, чем кто иной, знает. Все, что треба, от его получите – и что и как.

– Кто это Леонов?

– Василий Никанорович Леонов, – сказал Приходько. – Он в девятнадцатом был членом Харьковского подпольного большевистского ревкома. А теперь в Москве живет. Говорили, будто в ВСНХ служит. Поищите его.

– Ну как, Петр Петрович, – обратился я к Борину, – пошукаем Василия Никаноровича Леонова?

– Пошукаем, – усмехнулся тот.

– Видно, придется в Москву перебираться, – сказал Приходько.

– Зачем?

– Ну как же, где ж еще так украиньской мови научишься!

Из стенограммы допроса гражданки Ясинской В.С.,

произведенного в городе Харьковеинспектором бригады «Мобиль»

Центророзыска РСФСР тов. Суховым П.В.