Владимир Руга - Гибель «Демократии»

– Мы из контрразведки штаба Черноморского флота. Пойдешь с нами. Для выяснения, что вы тут делали вместе с этим… любителем прыжков.

Взглянув в его помертвевшее, перекошенное от ненависти лицо, Петр понял, что ничего сейчас не сможет объяснить. На глазах у этого человека только что погиб лучший корабль флота, а с ним, возможно, кто-то из друзей. Почему-то он считает Шувалова причастным к случившейся трагедии, и переубедить его сейчас невозможно.

Остается только проследовать с ним до ближайшего начальника, который в спокойной обстановке сможет во всем разобраться. Решив не сопротивляться, поручик безропотно позволил себя обыскать. Ему связали руки и повели с горы вниз. Когда проходили мимо того места, откуда слетел турок, высокий приказал второму штатскому спуститься вниз и охранять тело до его возвращения. Тот повиновался, но бросил на прощание красноречивый взгляд. В нем читалось откровенное желание агента контрразведки отправить задержанного вслед за «соскочившим с повозки» шпионом.

Оставшись втроем, они быстро зашагали по дорожке, которая вывела их на пустынную улицу. Здесь контрразведчиков дожидался черный открытый автомобиль. Шофер удивленно поднял брови, словно ожидал вместо Петра увидеть под конвоем другого человека, но промолчал. Повинуясь безмолвному кивку высокого, он завел мотор и тронул машину с места. Недолго попетляв по узким улочкам, автомобиль выехал на Малахов проспект. Они промчались на большой скорости мимо знаменитого кургана и подкатили к глухим железным воротам военной тюрьмы.

В канцелярии, которую Петр окрестил про себя «приемным покоем», контрразведчики, явно торопясь, сдали его на руки пожилому добродушному подпоручику. Заполняя реестр, тюремный офицер искренне радовался каждому ответу Шувалова. Своими манерами он скорее напоминал владельца гостиницы, куда нежданно-негаданно заехал приличный постоялец. А когда Петр попросил поскорее доложить о нем начальнику контрразведки, подпоручик даже побожился, что немедленно исполнит просьбу «такого приятного молодого человека».

– Определю вас в двадцать девятую. Знаменитая, можно сказать, камера. Сам лейтенант Шмидт в ней сидел, пока шел суд. Когда в городе советы заправляли, начальник тюрьмы умудрился получить у них ассигнования на ремонт. Уверил «товарищей», что средства нужны для приведения в порядок мемориального места, где томился славный герой, отдавший жизнь за революцию. А под это дело ему удалось еще и свой домик поправить.

В сопровождении надзирателя Шувалов поднялся на второй этаж огромного корпуса и вошел в указанную ему камеру. За спиной хлопнула тяжелая дверь, лязгнул засов, щелкнул запираемый замок. На прощание прозвучала и быстро растворилась в гулкой тишине дробь шагов удалявшегося восвояси тюремщика.

Шувалов с интересом огляделся. Бывать в местах заключения под стражей – даже на гауптвахте – до сих пор поручику не приходилось, поэтому им владело скорее любопытство, чем отчаяние человека, внезапно и несправедливо лишенного свободы. Тюремная камера походила на пенал: два шага в ширину, шесть шагов от двери до противоположной стены. Справа от входа на полке стоял темно-синий эмалированный кувшин с водой и такая же кружка. На полу ведро, закрытое крышкой; исходивший от него запах не оставлял сомнений в назначении сего предмета. В дальнем от двери углу узкая металлическая койка, ножки которой намертво зацементированы в пол. На ней аккуратно разложен матросский пробковый матрац и подушка в довольно чистой красной наволочке. Завершали обстановку маленький столик и табуретка, также надежно прикрепленные к полу. Под самым потолком небольшое окошко, забранное толстой решеткой.

Шувалов опустился на табуретку; в его нынешнем положении оставалось только одно – предаться размышлениям о цепи событий, в результате которых он очутился в этом сравнительно комфортабельном узилище…

Примерно два месяца тому назад поручик Шувалов получил ранение. По правде говоря, в значительной мере он сам был в этом виноват – проявил непростительное ротозейство при аресте агентов немецкой разведки. Пуля прошла в опасной близости от сердца; врачи военного госпиталя так и остались в недоумений, каким образом без пяти минут покойнику удалось вырваться из объятий безносой старухи с косой. В другой раз Петр удивил эскулапов, когда уже через две недели после операции поднялся с больничной койки. Еще через десять дней недавний кандидат в число павших героев добился выписки из госпиталя. На последнем осмотре доктор, отказываясь верить столь скорому исцелению, по примеру апостола Фомы собирался «вложить персты в рану», но обнаружил на ее месте лишь свежую розовую отметину.

В госпитале так и не узнали, что бывший вахмистр полиции Голиоф-Белый, по прозвищу Голиаф, не зря каждый день навещал раненого. В тайне от врачей он поил Петра настоями каких-то трав, смазывал рану чудодейственным бальзамом, приготовленным по собственному рецепту. А когда к поручику вернулась способность стоять на ногах, самочинный лекарь принялся выводить своего пациента в парк. Там, в укромном уголке среди кустов расцветавшей сирени, молодой человек проделывал разные мудреные упражнения, помогавшие наполнить организм жизненной силой.

Другой причиной чудесного исцеления Шувалова были визиты Евгении. Когда она появлялась в дверях палаты или стремительно шла ему навстречу по аллее госпитального парка, голова поручика начинала кружится от безумной любви к этой женщине. В такие минуты Петру казалось, что кровь закипает у него в жилах, а сам он превращается в сказочного Ивана-царевича, только что окунувшегося в источник с живой водой. Страстное желание видеть даму сердца каждую минуту, а не в мимолетные часы, установленные для посещений больных, служило хорошим подспорьем всем лекарствам и медицинским процедурам.

При выписке из госпиталя Шувалов получил двухмесячный отпуск «для окончательной поправки здоровья» и настоятельную рекомендацию провести реабилитационный период в Крыму. По мнению врачебной комиссии, морские купания и целебные грязи должны были содействовать полному излечению поручика. Евгения, обрадованная возможностью отправиться к Черному морю, настояла на немедленном отъезде из Москвы. Но первая же неделя совместной жизни в Ялте принесла глубокое разочарование.

Оказалось, одно дело мечтать о встречах с любимой женщиной, даже жить с ней под одним кровом, видясь при этом урывками, в основном по ночам. Совсем другое – быть вместе сутки напролет. Житейские мелочи, которые раньше ускользали от внимания, теперь стали колоть глаза, вызывая стойкое раздражение. Попробуйте, будучи сторонником строгого порядка, изо дня в день натыкаться в каждом углу на разбросанные предметы женского туалета, на всякие шпильки-булавки, наконец, на расческу с застрявшими между зубьями черными волосами. Попробуйте по этому поводу выказать свое неудовольствие, хотя бы в самой мягкой форме. В ответ гнетущее молчание по нескольку часов кряду, в конце концов переходящее в бурное выяснение отношений! А град несправедливых упреков, вызванных вспышками беспричинной ревности?! А полное пренебрежение интересами близкого человека ради сиюминутного каприза?..