Фридрих Незнанский - Убить ворона

– Так, так… Интересная история.

– Конечно, скорее всего, он запил, но на заводе тоже никто ничего не знает.

– Теперь пропадают уже не только трупы, но и астрологи, – продолжал свою мысль Турецкий. – Найдите Кивелиди обязательно. Кто его знает, что стоит за этим астрологом? А тебе пока другая первоочередная задача. Вернее, две, и обе первоочередные. При идентификации трупов не обнаружено на поле тела одного из игроков. Нужно выяснить, какой ангел унес усопшего и кто он такой есть. Один труп члена экипажа не найден, один найденный труп не опознан. Зато у него найден номер от фотоаппарата. Это «Никон». Значит, у нас остались Савельев и Витрук. Опять же, кому принадлежит фотоаппарат – штурману Савельеву или второму пилоту Витруку? Кого-то из этих двоих недосчитались среди погибших. Как думаешь действовать, Валентин Дмитриевич?

– Тут с ходу не придумаешь, – поскреб шапчонку Сабашов. – Положим, допрошу еще раз Савельеву, Витрук. Они наверняка должны знать, брали ли их мужья в полет фотоаппарат.

– Может, знают, а может, и нет. Если бы мы женам докладывались о своих увлечениях, следователям, конечно, легче бы работалось, зато мужьям стало бы тяжелее жить. Так?

Сабашов тяжело вздохнул.

– Вот что, Валентин Дмитриевич, у вас тут газета выходит?

– Выходит. «Самолетостроитель».

– Поезжай в редакцию… Хотя нет…

– Понял, Александр Борисович, – поймал на лету мысль Турецкого Сабашов. – Вы имеете в виду репортаж. Так это лучше на радио.

– А у вас и радио есть?

– И даже телевидение, – обиделся Сабашов. – Правда, кабельное, – постарался он сгладить свою обиду.

Но Турецкому все равно стало неловко. Сабашов ему все больше и больше нравился. Когда его сутулая спина уже скрывалась за поворотом, Турецкий крикнул:

– Валентин Дмитриевич! Минутку.

Сабашов остановился. Турецкий догнал его и замялся:

– Вам случайно… может быть, хоть кто-нибудь из свидетелей говорил что-нибудь необычное?

– О том, что самолет подбили? – снова угадал мысль Турецкого Сабашов. – Нет, Александр Борисович, что вы. Я бы сразу вам…

– Понятно-понятно, – чуть не с облегчением перебил его Турецкий. – Это я просто так. Это меня председатель сбил. Бред…

По дороге на радио Сабашов решил заскочить домой. Дочка, дебелая, средних лет женщина, как всегда, толклась на кухне, что-то зажаривая, запаривая и разогревая, отчего в закопченную форточку валил луковый чад. Она жалела отца, но по примеру матери никогда не умела проявлять свои чувства к нему.

– Поешь хоть, – пробурчала она, гремя тарелками.

– Потом. Юрка дома?

– Как же! Опять обозвал меня недотепой. Слушаться меня будет, жди. Опять взял без спросу деньги на кино, поперся с Оксаной соседской. А все потому, что мужчины в доме нет, – завела она свою привычную песню.

Не отвечая, Сабашов обшаривал ящики стола, за которым внук обычно делал уроки. Вывалились коричневые пластинки микросхем, сломанные карандаши, какие-то болты от коньков. От обилия предметов и по дряхлости ящик никак не хотел возвращаться на положенное ему место. Сабашов торопился. Ему не хотелось объяснений с ворчливой дочерью. На столе, под чашкой с остатками засохшей заварки следователь обнаружил то, что искал. Она! Местная газета за семнадцатое марта. На последней странице, в нижнем подвале, он лихорадочно прочитал: "18.30. Репортаж о матче «Чкаловец» – «Искра». Есть! Стоит ехать на радио.

В полутемном неуютном вестибюле Сабашова встретила седая, с высокой прической женщина – главный редактор. На ней был добротный и допотопный серый костюм времен большевизма с позабытым значком о высшем образовании, и всем своим внешним официальным обликом она напоминала памятник в районном центре.

– Репортаж? Вряд ли. Такой дефицит пленок. Все стираем, записываем на бэушные. Месяц назад транслировали концерт Родика Берберьяна, знаете – наша гордость, гений. Так вот на прошлой неделе подписала собственноручно – использовать повторно. Позор! Для всей русской культуры! Сердце кровью обливается. А вы – репортаж. Вряд ли, вряд ли.

Закончив речь, редакторша все же отметила на пропуске Сабашова, что убедительно просит спортивный отдел посодействовать следователю по мере возможностей, и тяжелой поступью удалилась, по-видимому, скорбеть о погибающей русской культуре.

Спортивный редактор долго и виновато улыбался через очки, сокрушаясь, что не в состоянии помочь такому важному делу, сочувствовал и, лишь когда увидел совершенно расстроенную мину Сабашова, прошептал, оглядываясь на секретаршу:

– Может, к звукооператору сходите. Но исключительно в частном порядке. Вторая дверь от лестницы направо.

Студия звукозаписи отделялась от коридора массивной дверью, обитой жестью. Надпись красными крупными буквами в стеклянной банке над притолокой предупреждала о соблюдении тишины. В самый ответственный момент надпись должна была светиться и мигать, напоминая всем, кто тут на радио хозяин, однако, судя по вековой пыли и стертым буквам, лампочки под стеклом давно перегорели, а тишину в этом пустынном здании никто и не собирался нарушать.

Все подобные логова, где окопались одиночки – фанаты всевозможной аппаратуры, похожи одно на другое своим странным холостяцким уютом. На стенах – фото музыкальных знаменитостей и полуголых девиц; подчеркнутый порядок, определенный педантичностью хозяина; пыль на аккуратно сложенных пленках или дисках и белый ребристый электрический чайник на подносе с чашками в цветочек из разных давно побитых сервизов.

Сабашов удивился: звукооператором оказался усатый вертлявый парень, один из тех юнцов, которых он совсем недавно по просьбе соседок шугал из собственного подъезда за неумеренно громкую музыку.

– О! Какие люди! – Звукооператор тоже узнал Сабашова. – Чем обязан?

На лице юнца плохо скрывалась ненависть к гостю. Не то чтобы хозяин имел мстительный характер, просто парню по рождению передались гены ненависти к любому представителю органов. Желая покончить с визитом, Сабашов в двух словах объяснил звукооператору, чего он хочет, не особенно надеясь на успех.

– Аха-а! – Парень опустился на вращающийся стул и оттолкнулся ногой, сделав три круга. – Есть о чем поговорить. – Потом он дернул за ручку двери, убедился, что защелка захлопнулась, и пригласил Сабашова присесть. – Пленка действительно ценная. Последнее свидетельство, можно сказать, репортаж с места катастрофы. У меня прямо сердце оборвалось, когда Дима, журналист, поперхнулся, потом успел что-то крикнуть. Погиб ведь тоже парень, при исполнении. Говорят, что журналист – самая опасная профессия, они меньше всего живут.

– М-да… Так пленка существует?

– Как сказать… – Звукооператор присвистнул и крутнулся на стуле еще пару раз. – Пленка-то бесценная.