Ю Несбё - Нетопырь

– Хм, – Уодкинс принялся размышлять вслух. – Конечно, получится не очень красиво, если окажется, что виновный был у нас под носом, а мы и не заметили.

В этот момент вошел Эндрю.

– Всем привет! Извините, опоздал. Но кто-то же должен поддерживать порядок на улицах. Что стряслось, шеф? У тебя на лбу морщины глубиной в долину Джамисон!

Уодкинс вздохнул:

– Вот думаем, куда направить наши ресурсы. Отложить на время версию о серийном убийце и заняться Эвансом Уайтом. Или Анджелиной Хатчинсон. Хоули говорит, что алиби у них так себе.

Эндрю рассмеялся и достал из кармана яблоко:

– Хотел бы я посмотреть, как беременная женщина весом сорок пять килограммов убивает крепкую скандинавскую девушку. А потом насилует.

– Просто версия… – пробормотал Уодкинс.

– А об Эвансе Уайте вообще пора забыть. – Эндрю вытер яблоко о лацкан пиджака.

– Почему?

– Я потолковал тут с одним своим информатором. В день убийства он был в Нимбине, искал травку и прослышал об отличном товаре Эванса Уайта.

– И?

– Никто не предупредил его, что Уайт не торгует с порога своего дома. Так что парень еле ноги унес от злого дяди с дробовиком. Я показал ему фотографию. Извините, но в день убийства Эванс Уайт точно был в Нимбине.

Наступившую тишину нарушали только дребезжащий под потолком вентилятор и хруст яблока, которое грыз Эндрю.

– Вернемся к плану, – сказал Уодкинс.

Харри договорился встретиться с Биргиттой у Оперного театра в пять и выпить по чашечке кофе до работы. Но кафе, куда они хотели пойти, оказалось закрытым. В записке на двери говорилось что-то про балет.

– Всегда у них так, – сказала Биргитта.

Они поднялись на балюстраду. На другой стороне синел залив Киррибилли.

Мимо проплывал страшный ржавый корабль под российским флагом, а дальше – в заливе Порт-Джексон – мелькали белые парусники.

– Что ты собираешься делать? – спросила Биргитта.

– А что мне остается? Гроб с телом Ингер Холтер уже доставлен на родину. Утром звонили из похоронного бюро в Осло. Объяснили, что самолет заказал посол. Говорили про «морс», [40] оказалось, так они обозначают труп. В песне поется: «Как много имен у милых детишек…» Выходит, у смерти их тоже много.

– Так когда ты уезжаешь?

– Как только из дела вычеркнут всех, с кем Ингер Холтер поддерживала отношения. Завтра поговорю с Маккормаком. Скорее всего, уеду до субботы. Если не появится свежий след. Иначе дело может затянуться. Но и в этом случае здесь всегда остается посол.

Она кивнула. Рядом с ними расположилась группа японских туристов, и теперь шипение видеокамер мешалось с какофонией японской речи, криками чаек и шумом проплывающих катеров.

– Кстати, знаешь, что архитектор Оперного театра попросту бросил свой проект? – вдруг спросила Биргитта.

Когда иссякли средства, выделенные на сооружение Сиднейского оперного театра, датский архитектор Йорн Утсон все бросил и в знак протеста уехал.

– Да, – ответил Харри. – Мы говорили об этом в прошлый раз, когда приходили сюда.

– Подумай, каково это – уехать от того, что ты начал. От того, в успех чего верил. Я бы не смогла.

Они уже решили, что Биргитта не поедет в «Олбери» на автобусе, а пойдет туда пешком в сопровождении Харри. Но разговаривать было особенно не о чем, и от Оксфорд-стрит до Паддингтона они шли молча. Вдалеке громыхнуло, и Харри поднял удивленный взгляд на чистое голубое небо. На углу улицы они увидели примечательного седого мужчину в безупречном костюме и с плакатом на груди: «Тайная полиция отняла у меня работу и дом, разрушила мою жизнь. Официально тайной полиции нет, у нее нет ни адреса, ни телефона, о ней не пишут в бюджете. Эти люди думают, что останутся безнаказанными. Помогите найти бандитов и привлечь их к суду. Подпишитесь или пожертвуйте денег». В руках он держал блокнот, испещренный подписями.

Когда они шли мимо магазина музыкальных дисков, Харри, повинуясь какому-то импульсу, решил зайти. За стойкой в полумраке стоял парень в солнечных очках. Харри спросил, нет ли у них дисков Ника Кейва.

– Sure, he's Australian, [41] – ответил парень и снял очки. На лбу у него была татуировка в виде орла.

– Дуэт. Что-то про «дикую розу»… – начал Харри.

– Да, да, понял, что вам нужно. «Where The Wild Roses Grow» [42] из «murder ballads». [43] Тупая песня. И альбом тупой. Лучше купите какой-нибудь его хороший диск.

Парень снова надел очки и исчез за стойкой.

Харри так и остался стоять в полумраке, моргая от удивления.

– А что такого особенного в этой песне? – спросила Биргитта, когда они снова вышли на улицу.

– Да нет, ничего. – Харри громко рассмеялся. Парень из магазина поднял ему настроение. – Кейв и та девушка поют про убийство. Но звучит красиво, почти как признание в любви. Хотя песня, конечно, тупая, – Харри снова рассмеялся. – Кажется, этот город начинает мне нравиться.

Они пошли дальше. Харри посмотрел по сторонам. На Оксфорд-стрит они были, пожалуй, единственной разнополой парой. Биргитта взяла его за руку.

– Ты не видел здешнего гей-парада на праздник Марди Гра, – сказала она. – Он как раз проходит по Оксфорд-стрит. В прошлом году со всей Австралии съехалось полмиллиона зрителей и участников. Просто безумие какое-то!

Улица геев и лесбиянок. Только теперь Харри обратил внимание на то, какую одежду продают в здешних магазинах. Латекс. Кожа. Обтягивающие маечки и шелковые трусики. Молнии и заклепки. Но эксклюзивно и со вкусом, без потной вульгарности, которой буквально пропитаны стрип-клубы на Кингз-Кросс.

– Когда я был маленьким, рядом с нами жил голубой, – сказал Харри. – Ему было уже за сорок, он жил один, и все соседи знали, кто он такой. Зимой мы кидали в него снежками, кричали: «педик!» – и уносили ноги, потому что думали, что если он нас поймает… Но он никогда не бежал за нами. Только натягивал шапку на уши и шел домой. Однажды он переехал. Он не сделал мне ничего плохого, и я не знаю, за что так его ненавидел.

– Люди боятся того, чего не знают. И ненавидят то, чего боятся.

– Какая ты умная! – сказал Харри.

Биргитта ударила его в живот, и он с криком упал на тротуар. Биргитта рассмеялась и попросила не разыгрывать спектаклей. Харри поднялся и остаток Оксфорд-стрит бежал за ней.

– Надеюсь, он переехал сюда, – закончил он свой рассказ.

После расставания с Биргиттой (Харри поймал себя на мысли, что теперь каждое прощание с ней становится для него «расставанием») он направился к автобусной остановке. Перед ним стоял паренек с норвежским флагом на рюкзаке. Когда подошел автобус, Харри уже придумал, как показать, что он тоже из Норвегии.

Когда он протянул водителю двадцатидолларовую купюру, тот недовольно фыркнул: