Лорел Гамильтон - Кафе лунатиков

Титус оставил Айкенсена у машин. Только бы он никого не пристрелил, пока нас не будет.

Сперва я тела не увидела – видела только снег. Он набился в глубокую расселину, которые попадаются в лесах. Весной такие расселины наполняются водой и грязью. Осенью в них наметает палую листву. Зимой в них лежит самый глубокий снег. Лунный свет очертил каждый след, каждая царапина на снегу выдавалась рельефно. Каждый отпечаток был как чаша, полная синих теней.

Я стояла на краю поляны, вглядываясь в переплетение следов. Где-то в этой мешанине были следы убийцы или следы медведя, но если это не был зверь, я понятия не имела, как выделить важные следы. Может быть, место преступления всегда бывает так истоптано, и на снегу это просто хорошо заметно. А может, это место преступления просто затоптали. Где-то так.

Каждый след, будь то след полицейского или иной, вел к одному – к телу. Дольф сказал, что человек был исполосован и съеден. Я не хотела этого видеть. У меня сегодня выдался такой хороший вечер – с Ричардом. Очень приятный вечер. И нечестно после этого заставлять меня в ту же ночь смотреть на обглоданные тела. Конечно, покойник тоже не считал, что быть съеденным – это приятное времяпрепровождение.

Я глубоко набрала в легкие холодного воздуху. При выдохе зарубился пар. Запах тела я не чувствовала. Будь это летом, покойник бы уже созрел. Да здравствует мороз!

– Вы собираетесь осматривать тело отсюда? – спросил Титус.

– Нет.

– Кажется, у вашего эксперта духу не хватает, сержант.

Я повернулась к Титусу. На этой круглой морде с двойным подбородком сияла полная и наглая самодовольность.

Тело мне видеть не хотелось, но присутствие духа я не теряла. Никогда.

– Для вас будет лучше, если это не место преступления... шериф, потому что его тут обосрали, как деревенский сортир.

– Анита, это ни к чему, – тихо заметил Дольф.

Он был прав, но мне, кажется, было на это наплевать.

– У вас есть предложения по сохранению обстановки на месте преступления, или мне просто топать туда, как до меня уже протопали пятьдесят миллиардов человек?

– Когда мне приказали покинуть место преступления, здесь было только четыре пары следов, – сообщила офицер полиции Холмс.

Титус обернулся к ней хмурой рожей.

– Когда я решил, что это нападение зверя, не было причины сохранять обстановку. – Южный акцент в его голосе стал еще сильнее.

– Ну конечно, – сказала я. И посмотрела на Дольфа. – Есть предложения?

– Иди туда спокойно. Я не думаю, что там еще осталось, что сохранять.

– Вы недовольны действиями моих людей? – спросил Титус.

– Нет, – ответил Дольф. – Я недоволен вашими действиями.

Я отвернулась, и Титус моей улыбки не увидел. Дольф переносит дураков без восторга. Он имеет сними дело чуть дольше, чем я, но если его довести – спасайся кто может. И ни одной бюрократической заднице мало не покажется.

Я вошла в расселину. Дольф и без моей помощи сможет поднести Титусу его собственную голову на блюде.

Снег у края расселины провалился, моя нога поехала по скользким листьям, и я села на задницу второй раз за ночь. Но на этот раз – на склоне, и проехала на ней, на родимой, до самого трупа. У меня за спиной забулькал хохот.

Я сидела в снегу на заднице и смотрела на тело. Пусть себе смеются, если им хочется, – это действительно смешно. А труп – нет.

Он лежал на спине. На него светила луна, отражаясь от снега, и все предметы были освещены, как днем. В кармане комбинезона у меня был фонарик, но здесь он не был нужен. Или мне не хотелось им пользоваться. Я уже достаточно видела – пока что.

По правой стороне лица шли рваные борозды. Коготь полоснул его через глаз, расплескав по щеке кровь и сгустки глазного яблока. Нижняя челюсть раздроблена, будто ее схватила и сжала гигантская рука. От этого лицо казалось незаконченным, будто половинным. Это было невероятно больно, но умер он не от этого. Тем хуже для него.

Горло вырвано – это, наверное, и было смертельной раной. Кожи, мяса и прочего просто не было – торчал тускло-белый позвоночник, будто человек проглотил призрака, и тот не вышел обратно. Камуфляжный комбинезон на животе был сорван, и лунный свет бросал глубокую тень на разорванную ткань. Повреждений под ним мне не было видно. А смотреть придется.

Я предпочитаю ночные убийства. Темнота скрадывает цвета. Ночью все кажется не таким реальным. А посвети – и цвета вспыхнут: кровь алая, кость искрится, жидкости не темные, а зеленые, желтые, коричневые. Освещение позволяет их различать. Сомнительное, в лучшем случае, преимущество.

Я натянула хирургические перчатки – прохладную вторую кожу. Хоть я и несла перчатки в кармане, они были холоднее рук. Щелкнул фонарик. Узкий желтоватый луч казался тусклым в свете луны, но в тени врезался, как нож. Одежда человека была содрана, как слои луковицы: комбинезон, штаны и рубашка, теплое белье. Ткани разорваны. Свет блеснул на замерзшей крови и ледышках тканей. Внутренние органы отсутствовали почти полностью. Я посветила вокруг, но искать было нечего. Действительно отсутствовали.

Кишечник выпустил темную жидкость, заполнившую почти всю полость, но она замерзла полностью. Наклонившись, я не учуяла запаха. Чудесная вещь – холод. Края раны рваные. Такого не сделаешь никаким ножом. Или ножом с таким лезвием, которого я в жизни не видела. Это сможет сказать судебный медик. Сломанное ребро, торчащее вверх, как восклицательный знак. Я посветила на кость. Обломана, но не клещами, не руками... зубами. Недельное жалованье я была готова поставить на то, что передо мною следы зубов.

Рана на горле покрылась коростой замерзшего снега. Красноватые сгустки льда намерзли на лице. Оставшийся глаз был намертво запечатан окровавленным льдом. И по краям раны тоже были следы зубов, не когтей. На раздробленной челюсти – четкие отпечатки зубов. И уж точно не человеческих. А это значит – исключаются гули, зомби, вампиры и прочая человеческого происхождения нежить. Чтобы достать мерную ленту из кармана комбинезона, мне пришлось задрать подол пальто. Приличнее, наверное, было бы потратить время и пальто расстегнуть, но ведь холодно же!

Следы когтей на лице широкие и рваные. Шире когтей медведя, шире, чем у любого естественного существа. Какие-то чудовищно огромные. Почти идеальные отпечатки зубов по обе стороны челюсти. Будто эта тварь сильно вцепилась, но не собиралась драть. Вцепилась, чтобы раздавить, чтобы... остановить вопли. С раздробленной нижней половиной рта особо не покричишь. В этом конкретном укусе чувствовалось что-то очень намеренное. Вырвано горло – и опять-таки не так сильно, как могло бы быть. Ровно настолько, чтобы убить. И только добравшись до живота, эта тварь перестала владеть собой. Человек уже был мертв, когда ему вскрыли живот – за это я могла ручаться. Но эта тварь потратила время, чтобы съесть внутренности. Сожрать. Зачем?