Полина Дашкова - Чувство реальности. Том 2

Эдуард Терентьев довольно часто приезжал за своим сыном в конце рабочего дня к зданию Госдумы” и однажды потрепанный “жигуленок” доктора наук остановился прямо возле шикарного “БМВ” Тома Бриттена. Физик увидел желтые дипломатические номера, звездно-полосатый флажок, услышал американский английский. В “БМВ” как раз сидели Бриттен с Лову дом и о чем-то беседовали. Терентьев не нашел ничего лучшего, как сунуть в приоткрытое окно письмо с предложением о сотрудничестве, которое написал за неделю до этого и таскал в кармане куртки.

Дальнейшие события развивались очень стремительно. За Терентьевым уже было установлено наблюдение, факт передачи письма наружка зафиксировала, но брать физика решили чуть позже, когда последует реакция американцев и произойдет первый контакт. Это случилось буквально через пару дней. Взять Терентьева тихо и интеллигентно не получилось. У него сдали нервы, он попытался удрать, устроил скандал, когда его запихивали в машину.

В результате сообщение об аресте все-таки просочилось в прессу, промелькнуло в маленькой желтой газетке, в разделе криминальных новостей.

Бриттен и раньше замечал разные странности в поведении и контактах своего однокашника Стивена Ловуда, но после ареста Терентьева стал всерьез подозревать его и имел глупость пойти с ним на прямой, откровенный разговор, припереть к стенке.

Физика через неделю тихо отпустили. После первого же допроса стало ясно, что впредь он вряд ли предпримет подобные попытки и полученный урок запомнит на всю жизнь. А что касается долга Костика, кредиторов арестовала милиция при облаве, и как-то все само рассосалось.

Григорьеву надо было четко определить, что ему может быть известно, а что нет. Он понимал, что, выдавая Макмерфи свою гениальную версию, серьезно рискует, и решил взять тайм-аут, заявил, что Христофор голоден и его пора кормить.

Следователь Лиховцева Зинаида Ивановна долго зевала, ворчала и отказывалась дать санкцию на обыск.

– Шура, сначала изволь объяснить, почему ты так уверен?

– Объяснять придется сутки, просто поверьте мне, один раз в жизни, поверьте на слово!

– Ага, я тебе поверю, а потом меня с работы вышибут, вся моя выстраданная кристальная репутация пойдет коту под хвост.

– О! Зинаида Ивановна, я вам кота подарю, из горного хрусталя, у вас ведь нет хрустального кота?

– Прекрати, Шура, половина третьего ночи, я в конце концов пожилая женщина, я спать хочу!

В половине четвертого майор Арсеньев, старший лейтенант Остапчук и старший следователь по особо важным делам Лиховцева, подобрав во дворе в качестве понятых молодую парочку, которая выгуливала ирландского сеттера, вломились самым беспардонным образом в маленькую однокомнатную квартирку на Беговой, в которой проживал Феликс Нечаев. Просто позвонили в дверь и сказали:

– Милиция! Извините за беспокойство, откройте, пожалуйста. В соседней квартире произошло ограбление, нам нужны понятые.

Феликс поверил и открыл.

В его доме царил идеальный порядок. На полках аккуратными рядами стояли кассеты с порнографией, триллерами, документальными фильмами о маньяках, казнях, сексуальных извращениях. Отдельно, на почетном месте, выстроились кассеты с записями ток-шоу, в которых он участвовал. В красивой шкатулке, отделанной перламутром, лежал рулон широкого лейкопластыря, ножницы и три тюбика губной помады, суперстойкой, разных оттенков, от алого до темно-вишневого.

Пистолет “ИЖ-77” нашли почти сразу. Фелике не отличался богатой фантазией и спрятал его в ящике с нижним бельем.

Он держался удивительно спокойно.

– Как вы догадались? – спросил он Арсеньева, когда увидел у него в руках пистолет.

– По скелету в юбочке, – ответил Саня. Когда его усадили в машину, он потребовал, чтобы на допросах, следственных экспериментах непременно присутствовали съемочные группы популярных криминальных программ.

Доктор Сацевич Валентин Филиппович, лечащий врач Галины Дмитриевны, встретил Арсеньева и Машу у ворот больницы. Было ясное прохладное утро, начало одиннадцатого.

– Евгений Николаевич звонил полчаса назад, предупредил, что вы приедете, но не сказал, что так рано.

– Интересно, как он сам умудрился проснуться после вчерашней бурной ночи? – прошептала Маша Арсеньеву на ухо, пока они шли по пустым больничным коридорам.

– Будильник поставил, – хмыкнул Арсеньев, – я же предупредил его, что весь день буду занят и могу подъехать в больницу только с утра, вот он и расстарался.

– Что, простите? – доктор оглянулся. Он шел впереди и услышал их шепот.

– Ничего, это мы так, между собой, – улыбнулась ему Маша.

Они поднялись на третий этаж. На последней ступеньке Маша споткнулась о складку ковра и машинально схватила Арсеньева за руку. Пальцы у нее были ледяные, и ему даже показалось, что они слегка дрожат.

– Вам холодно? – спросил он, наклонившись к ее уху.

– Да, немножко. Знобит от недосыпа, – прошептала она, все не отпуская его руку.

Лицо ее казалось страшно бледным, возможно, из-за мертвенного света люминесцентных ламп в коридоре.

– К сожалению, пока я не могу позволить вам поговорить с самой Галиной Дмитриевной. У нее совсем недавно был тяжелый приступ, и я не знаю, как она отреагирует на незнакомых людей, – сказал доктор.

– Она вот в этой палате? – спросила Маша, кивнув на закрытую широкую дверь.

– Да, а что?

– Ничего. Просто так… На этаже есть другие больные?

– Сейчас нет. Тут у нас только две палаты для VIP-больных, вторая пустует. Милости прошу ко мне в кабинет.

В кабинете у Сацевича было очень уютно. Маша упала в широкое мягкое кресло, закрыла глаза и потрясла головой. Доктор вызвал сестру и попросил принести кофе.

– Совершенно темная и загадочная история с телефоном, – произнес он, глядя то на Арсеньева, то на Машу, – никогда ничего подобного в моей клинике не случалось. Я очень буду вам признателен, если вы выясните, каким образом это могло произойти.

– Галина Дмитриевна выходит на прогулки? – спросил Арсеньев.

– Да, конечно, каждый день, обязательно в сопровождении сестры или няни. Вы думаете, кто-то мог ей передать телефон во время прогулки? Сразу скажу: это совершенно исключено. У нас серьезная охрана, посторонний человек не может проникнуть на территорию, к тому же кто-то всегда рядом.

– У нее диагноз – инволюционный психоз? – спросила Маша.

– Да, депрессивная форма, почти классический случай. Тоска, тревога, бред Котара.

Сестра вкатила столик, накрытый салфеткой. В кабинете вкусно запахло свежим кофе.

– Что такое бред Котара? – прошептал Арсеньев Маше на ухо.

– Бред собственной отрицательной исключительности, самообвинения, – тихо ответила Маша.