Френки Роуз - Зима

Ноа не скрывает радости. Он предлагает мне руку. Я секунду колеблюсь и вкладываю свою. Это очень ново для меня. Я не знаю, как себя вести. До этого я была на свидании только с ребятами из Брейквотера, и там были более формальные встречи на публике, прежде чем они пытались залезть ко мне в трусики. В основном неудачно.

Легкая улыбка играет на губах Ноа, когда мы продвигаемся вниз по Второй улице. Краешком глаз я ловлю его взгляд на мне. Мы снова проходим один квартал и поворачиваем на первую, где Ноа направляет меня к дверям бара с метким названием «У О’Фланагана».

— Ты шутишь?

Он широко улыбается.

— Эй, я ирландец, помнишь? И скучаю по дому.

Он ведет меня внутрь, где мы слышим аплодисменты и возгласы, по крайней мере, ста человек, прижатых друг к другу, как сардины. Они стоят спинами к нам, наблюдая, как в дальнем углу кто-то играет на инструменте. Бог знает, про что песня, но место пахнет удивительно. Мой желудок снова урчит, вызывая у Ноа смешок.

— Садись, дорогая. Я принесу нам меню.

Он указывает на единственный пустой столик. Я снимаю пальто и шарф, потирая руки, чтобы согреть их.

— Последняя песня! Давайте предложим немного воды нашему истощенному музыканту, — объявляет голос по акустической системе. Серия стонов и криков проносится в толпе.

— К черту воду, дайте ему пиво! — кричит женщина.

Свист другой женщины:

— Текилу!

Музыкант явно вызывает ажиотаж. Мы с Ноа выбираем, что хотим поесть. Он дает мне денег на его часть и направляется к туалету, в то время как я иду в бар, чтобы огласить наш заказ. А когда достаю деньги, слышу знакомый голос позади.

— Я заплачу, Клэр. Запиши на мой счет.

Люк Рид, стоя рядом со мной, подносит бутылку воды к губам, и бисеринки пота видны на его лбу. Мои колени подгибаются, как будто кто-то просто опустил на них кувалду. Его темные волосы влажные и потные, взъерошенные в стиле «трахни меня».

— Люк?

Его губы изгибаются, и он оборачивается, подняв брови. Как, черт возьми, Люк умудряется выглядеть так… Так…

— Привет, красавица.

Он ставит бутылку на стойку и хмурится на Клэр — бармена, а она хмуро смотрит на меня.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Ничего, Люк. Просто она заказала два блюда и пиво.

Он моргает и смотрит на нее так, будто она говорит на шведском вместо английского.

— Ну и что?

— Хорошо, — отвечает Клэр, пожимая плечами. — Я подумала, будто ты решил, что она одна, вот и все.

Люк улыбается, глядя на меня сверху вниз и подталкивая плечом.

— Она думает, что я пытаюсь тебя клеить.

— Ты не должен платить за нашу еду, Люк.

Все становится еще более неловким.

— Я знаю, что не должен. Но я хочу. Это так плохо?

Убираю в карман деньги, которые держу в руке; краска приливает к щекам.

— Хм, спасибо. Я не знала, что ты здесь играешь.

Чувствую необходимость в том, чтобы уточнить это, дабы он знал — я не преследую его. Это последнее, что мне нужно.

— Да. Я иногда играю здесь до начала ночной смены. Чтобы зарядиться. Двенадцатичасовая смена выматывает. — Он кивает на Ноа, который возвращается из туалета и теперь сидит позади нас. — Свидание?

— Нет. Нет, конечно, нет, — конечно, нет? Я что, гребаная девственная монахиня? Я могу ходить на я, если захочу. Выпрямляю плечи. — Ну, вроде того. Скорее всего. Я не совсем уверена.

Люк хмурится, по-прежнему глядя на Ноа. Выражение его лица мрачное.

— Непонятные отношения, да?

— Нет, это не отношения. Мы не… Я имею в виду, что это не… — ненавижу эти моменты, когда превращаюсь в непонятно кого — девушку, которая не может связать пару слов. Ужасно.

Люк сжимает медиатор в руке так сильно, что зеленый пластик становится белым. Он бросает его на стойку.

— Хорошо, ладно, удачи, что бы это ни было. Я должен идти. Последняя песня.

— Конечно.

Он опускает голову и хмурится, пристально глядя на меня.

— Ты же знаешь, я всегда здесь. Если тебе нужно что-нибудь, только позови, Эв. Особенно если нужно надрать кому-нибудь задницу.

Люк стреляет острым взглядом в Ноа, когда говорит это, а потом, прежде чем развернуться, пятится, делая четыре шага, и исчезает в толпе. Люди расступаются перед ним, словно он — чертов Джефф Бакли.

— Кто это был? — Ноа стоит у меня за спиной, опираясь на стойку. Он улыбается, но его лоб нахмурен.

— Просто друг, — говорю я ему.

Клэр возвращается обратно за стойку бара, стреляя в меня острыми, словно кинжалы, взглядами; толпа вспыхивает, слышны возгласы и свист. С этой позиции я могу видеть только кусочек Люка выше пояса. Он поднимается на то, что должно быть небольшой сценой в углу, перекидывает ремень гитары через голову и садится — я предполагаю, там стул.

— Невероятно, да? Ты знакома с парнем, который здесь играет, — говорит Ноа, наклонившись так, чтобы говорить прямо в ухо. Его горячее дыхание обдает мою шею, и я борюсь с желанием сделать шаг назад. Это не то чтобы неприятно. Это… Ну, я не знаю. Что-то мешает мне наслаждаться его близостью так, как еще двадцать минут назад. И я не настолько глупа, чтобы притворяться, будто не знаю, что именно. Или кто. Я просто отказываюсь это признавать.

— Спасибо за то, что так принимаете сегодня, — мягко говорит в микрофон Люк. Его голос спокойный, и тишина окутывает море людей между баром и сценой. Они осторожно перешептываются друг с другом, словно это важно — слышать каждое слово из его уст. — У меня осталась всего одна песня. Она не из моих. Классика. Эта песня очень много значит для меня, так что я надеюсь, вам понравится.

Люк наигрывает несколько аккордов на гитаре, глядя на струны, хотя я на сто процентов уверена, что ему вовсе не нужно смотреть на них. Я не сразу узнаю мелодию. Когда его нога начинает выстукивать знакомый ритм на сцене, мое горло сжимается. Это Blackbird. The Beatles. Единственная песня, которую мой отец мог сыграть с закрытыми глазами. Его любимая. Брови Люка сходятся вместе и поднимаются; он начинает петь, и у меня в животе появляются бабочки. О, боже. Его голос такой красивый. Хриплый, совершенный и полный эмоций. Он поет так, будто это его сердце сейчас лежит на полу, а не мое. Слова о том, как чинить сломанные вещи, разбитые сердца и сломанные крылья, учиться летать пробивают меня настолько, что я чувствую, будто не могу дышать.

— Можем ли мы… Ты не против, если мы снова сядем?

Ноа кивает и дарит мне свою фирменную улыбку, подталкивая к столику. Это короткая песня, так что я должна продержаться всего лишь пару минут до того, как она, наконец, закончится, и студентки сделают то, что они делают лучше всего: закричат.

— Он хорош, — говорит Ноа, делая глоток пива. Его слова верны, но тон идет вразрез с ними.

— Да. Он хорош, — и Люк на самом деле хорош. Но почему… Почему он сыграл эту песню?