Френки Роуз - Зима

Открываю рот, чтобы сказать это, но потом задумываюсь. Легкая улыбка Люка тускнеет. Он отступает, удерживая руки в карманах своей кожаной куртки.

— Если есть люди, которые должны тебя здесь встретить, это означает, что я могу пойти домой и поработать над делом. Если я тебе не нужен.

«Если я тебе не нужен».

Я кусаю щеку изнутри.

— Спасибо, Люк. Спасибо, что подвез, и за вчерашний ужин, ну, в общем, за все.

Он натягивает капюшон, все еще отступая назад.

— Для этого и нужны друзья, верно?

Поддаваясь порыву, я необдуманно спрашиваю:

— А мы? Мы — друзья, Люк?

Он делает паузу, выдувая спирали пара на холодном утреннем воздухе.

— Конечно, красавица, — усмехается и уходит.

Я прокручиваю ее ответ на мой вопрос, заданный перед уходом. «А мы? Мы — друзья, Люк?»

Каждый раз, когда я слышу в голове ее голос, мне становится плохо. Конечно, мы друзья, и она это знает. Глубоко в душе Эвери знает, что мы даже больше, но отрицает это. Я понимаю почему. И принимаю это, всегда принимал. Для Эвери я — ходячее несчастье, напоминание о боли. Но она для меня — нечто другое. И в один прекрасный день, надеюсь, она проснется и поймет, что я больше не тот Люк — полицейский, который работал над делом о самоубийстве-убийстве ее отца. Я смогу быть Люком, который все исправил, или Люком, в которого она влюбилась, несмотря ни на что.

Мне даже не стоило спрашивать, было ли то сообщение от ее парня. Каждый раз, когда я думаю о парне, с которым она была в «У О'Фланагана», хочется рушить гребаные стены. А я уже дрался со стенами до этого. И никогда не выигрывал.

Это и правда отстойно, что она колебалась, когда я спросил, хотела ли она, чтобы я остался с ней в больнице. Я видел, что она передумала, когда я уже собрался уходить, но было слишком поздно. Я решил уехать, и никому из нас не была нужна еще более неловкая ситуация. И я уехал. А она пошла внутрь, чтобы встретить того парня — Ноа. Поверить не могу, что фактически оплатил тогда их ужин. Какого, твою ж мать, хрена? И я никак не выделю время, чтобы проверить свои догадки по поводу Морган.

Я не видел девчонку, начиная с той ее выходки в Уильямсберге, где она цеплялась за меня, как утопающий за соломинку. Вернувшись в квартиру с намерением внимательнейшим образом изучить дело Макса, я застаю Коула, который сидит на моем пороге с чехлом для гитары, подпирающим стену рядом с ним. Парень ухмыляется, заметив мое удивление, без слов понимая, о чем я думаю.

— Если бы я позвонил, — говорит он, — ты бы сказал, что занят.

— Я и правда занят, — говорю ему. Открываю дверь в квартиру, оставляя ее приоткрытой, чтобы он мог зайти за мной внутрь. — В чем дело, Коул?

Темные волосы, темные глаза, куча татушек. Парень качается столько же, как и я. Когда люди впервые видят нас вместе, то часто по ошибке принимают за братьев. И Коул действительно мне как брат. Я люблю его так, будто мы кровные. Мы и ссоримся так, будто одной крови. Он с разбегу шлепается на мой диван и возится с гитарой, доставая ее из чехла.

— У меня есть серьезный разговор к тебе, чувак. Тебе стоит посмотреть на то, что нам прислали из MVP.

Теперь я замечаю ее — стопку бумаг под гитарой Коула, толщиной с телефонный справочник.

— Они прислали контракт?

— Просто просмотри его. — Коул перебирает струны на гитаре — Highway To Hell, AC/DC. Я усмехаюсь ему, потому что это первая песня, которую мы играли вместе, когда оказались на одной сцене два года назад.

— У меня нет времени читать все это, Коул.

— Как насчет того, что я все тебе перескажу? Они предлагают нам контракт на год. Знаешь, что это значит?

— И что это значит?

— Это значит, что ты можешь взять на работе отпуск за свой счет на двенадцать месяцев и посмотреть, нравится ли тебе жизнь рок-звезды. И не говори мне, что не можешь, — говорит он, указывая пальцем на меня. — Я интересовался всей этой хренью. Ты можешь взять целый год и после вернуться к работе с сохранением оклада в том же чертовом звании, если реально захочешь. Мы выпускаем с ними один альбом, и если ты все еще будешь это ненавидеть, наши дорожки расходятся.

— В чем смысл? На кой черт мне впустую тратить год, если я хочу работать в полиции?

— Потому что, осел, к тому времени MVP поймет, что мы офигительные с тобой или без тебя. И ты тоже поймешь, что не представляешь жизни без музыки. В общем, все в плюсе. Мы сможем продлить наш контракт и выйти на мировой уровень.

— А что если я не хочу бросать работу на год?

Коул стреляет в меня убийственным взглядом.

— Они предлагают полную свободу творчества. И шесть месяцев записи на «Парамаунт». Большинству команд дают пару недель, и если те не создают шедевр, выбрасывают их задницы на помойку. Плюс ко всему, мы можем выбирать, с кем хотим работать, а с кем — нет. Мы выбираем продюсера. Мы выбираем артистов на разогрев, если хотим. Ни у кого не было таких условий, Люк. Ни у кого, кроме нас. И все, что тебе нужно, дать нам один год своей жизни. Ты должен мне этот год, дружище. Ну же, давай.

Если бы он орал и истерил, я бы запросто вышвырнул его пинком под зад. Но нет. Он на сто процентов сосредоточен, спокоен и хладнокровен. Он действительно жаждет этого — я чувствую вибрации, исходящие от его наэлектризованного тела. И я реально должен ему этот год. Я не часто вляпываюсь в дерьмо, но когда это происходит, он всегда помогает все разрулить. Он буквально собирал меня по кусочкам, когда в этом была необходимость. Я снимаю крутку, бросаю ее на диван и сажусь рядом с ним. Он протягивает мне свою акустическую гитару. Не так много людей на этой планете могут претендовать на то, что Коул Рексфорд доверит им свою малышку. Пробежав пальцами по струнам, я начинаю наигрывать Сreep, Radiohead. Коул смеется.

— Похоже, ты считаешь мою тактику мошенничеством? — спрашивает он.

— О нет, что ты, — нахмурившись, я качаю головой. — Я считаю, что ты гребаная Мать Тереза. — И продолжаю играть, подбирая мелодию.

— Они говорят, ты можешь писать о чем угодно. Никакого постороннего вмешательства, — уговаривает меня Коул. — Твою мать, Рид, ну что ты как баба. Господи. Та еще придурочная Рапунцель, которая закрылась в своей башне и слишком долго боялась спастись при помощи собственных волос. Пора выбираться из скорлупы.

В этом весь Коул, я не первый раз слышу это от него. Он уверен, если я начну думать членом, служба на благо общества не будет иметь значения. И я стану больше похожим на него. А Коул Рексфорд гораздо больше заинтересован в том, чтобы трахать общество, чем служить ему. И понятия не имеет, что значит быть влюбленным в кого-то. Заменив строчку «Я бы хотел быть особенным», которую обычно поет Том Йорк, на «Я не хочу выбираться из своей гребаной скорлупы», я тихо продолжаю по тексту: «Ведь я слабак, я ничтожество».