Джон Харт - Вниз по реке

– Я просто хотел ее повидать.

Отец метнулся ко мне. Схватил за грудки и припечатал к твердой больничной стене. Его лицо было знакомо мне до мельчайших подробностей, но в основном я видел в нем какого-то чужака, чистую и всесокрушающую ненависть, когда отпали последние остатки его веры в меня.

– Если ты это сделал, – прорычал он, – я просто убью тебя на хер!

Я не стал отбиваться. Позволил ему прижимать себя к стене, пока его ненависть не съежилась до чего-то не столь всеобъемлющего. Вроде боли и потери. Словно что-то в нем только что умерло.

– Ты не должен ни о чем меня спрашивать, – сказал я, снимая его руки с отворотов своей рубашки. – А я не должен отвечать.

Отец отвернулся.

– Ты мне больше не сын, – произнес он.

Показал мне спину, а Долф не мог встретиться со мной взглядом; но я был решительно против того, чтобы из меня делали ничтожество, только и способное, что оправдываться непонятно за что. Только не сейчас. Только не опять. Так что сдержал невероятное побуждение все объяснить. Не отступил, а когда отец повернулся, перехватил его взгляд и держал, пока он не отвел глаза. Уселся на дальней стороне комнаты, а отец сел на противоположной. В какой-то момент показалось, будто Долф собирается пересечь разделяющее нас расстояние, чтобы что-то мне сказать.

– Сядь, Долф! – приказал мой отец.

Тот сел.

Через какое-то время отец грузно поднялся.

– Пойду прогуляюсь, – буркнул он. – Мне нужен неизгаженный воздух.

Когда звук его шагов утих вдали, Долф быстро пересел ко мне. Ему лишь недавно стукнуло шестьдесят – трудяге с массивными руками и тусклыми седыми волосами. Долф был всегда рядом – дольше, чем я мог припомнить. Всю мою жизнь. Он начал работать на ферме еще молодым человеком, а когда мой отец ее унаследовал, то сделал Долфа своей правой рукой. Они были как братья, неразлучны. Вообще-то я всегда считал, что без Долфа ни мой отец, ни я просто не пережили бы самоубийство моей матери. Он не давал нам потерять друг друга, и я до сих пор помню вес его руки на своем узком плече в те тяжелые дни – после того как окружающий мир, содрогнувшись под напором дыма и грома, вдруг исчез для меня без следа.

Я изучил его бугристое лицо, маленькие голубые глаза и тронутые сединой брови. Он похлопал меня по коленке и откинулся назад, прислонившись затылком к стене. В профиль его голова казалась чем-то вырезанным из ломтя сушеной говядины.

– Твой отец – вспыльчивый человек, Адам. Действует под влиянием момента, но обычно утихает и потом видит вещи совершенно в другом свете. Грея Уилсона убили, и Дженис видела то, что видела. Теперь ты вернулся, и кто-то сотворил такое с Грейс. Он просто перенервничал. У него это пройдет.

– Вы и вправду считаете, что словами можно все исправить?

– Я не думаю, что ты сделал что-то плохое, Адам. И если б твой отец мог думать связно, он тоже это понял бы. Тебе нужно понять, что когда я остался с Грейс на руках, то и понятия не имел, что делать. Моя жена ушла от меня, когда моя собственная дочь была еще совсем мала. Я ничегошеньки не знал. Твой отец помог мне. Он просто всегда чувствует свою ответственность. – Долф раскинул руки ладонями вверх. – Он гордый человек, а гордые люди никогда не показывают свою боль! Предпочитают кусаться и огрызаться. Делают то, о чем со временем начинают жалеть.

– Это ничего не меняет.

Долф опять покачал головой:

– У всех нас есть о чем жалеть. У тебя. У меня. Но чем старше мы становимся, тем более тяжелая ноша ложится на наши плечи. Такой вес может сломать человека. Вот и все, что я хочу сказать. Дай своему старику шанс. Он никогда не верил, что это ты убил того парня, но не мог и пропустить мимо ушей то, что сказала его жена.

– Он вышвырнул меня вон.

– И хотел все исправить. Я уже со счету сбился, сколько раз он хотел позвонить тебе или написать. Раз даже спрашивал меня, не смогу ли я поехать вместе с ним в Нью-Йорк. Мол, у него есть что сказать, и не все такие вещи можно доверить бумаге.

– Хотеть – это не то же самое, что сделать.

Я подумал про чистый лист, который нашел на отцовском письменном столе.

– И что же его останавливало?

– Гордость. И твоя мачеха.

– Дженис. – Это имя далось мне с трудом.

– Она достойная женщина, Адам. И любящая мать. Хороша для твоего отца. Несмотря ни на что, я по-прежнему верю в это – точно так же, как она верит в то, что видела той ночью. Могу заверить тебя, что эти пять лет тоже дались ей нелегко. Непохоже, чтобы у нее был выбор. Все мы действуем на основании того, во что верим.

– Вы хотите, чтобы я простил его? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты дал ему шанс.

– Он должен был хранить верность мне, а не кому-то еще.

Долф вздохнул:

– Ты не единственный для него родной человек, Адам.

– Я был первым.

– Не все так просто. Твоя мать была замечательной женщиной, и он обожал ее. Но все изменилось, когда она умерла. Ты сам изменился в первую очередь.

– У меня были причины.

Глаза Долфа внезапно словно вспыхнули изнутри. То, как она умерла, стало тяжелым ударом не только для нас с отцом.

– Он любил твою мать, Адам. Вторая женитьба – это не то, что далось ему легко и просто. Смерть Грея Уилсона поставила его в сложное положение. Ему пришлось выбирать между тем, чтобы поверить тебе или поверить своей жене. Думаешь, это так просто или как-то еще, но только не опасно? Попробуй посмотреть на это под таким вот углом.

– Сегодня никакого такого противоречия не было. Тогда что же сейчас-то творится?

– Сейчас… ситуация сложная. Есть время твоего появления. Есть то, что сказала Грейс.

– А как насчет вас тогда? Сегодня для вас тоже все сложно?

Долф всем телом повернулся ко мне на лавке, нацелил на меня потерявшее вдруг выражение лицо, обвел ровным взглядом:

– Я верю тому, что Грейс сказала мне, но и тебя я слишком хорошо знаю. И хотя я пока не пойму, во что конкретно верить, могу уверенно сказать одно: все в свое время обязательно разрешится и придет к своему логическому концу. – Он отвел взгляд. – Грешники обычно расплачиваются за свои грехи.

Я изучал его словно воспаленное лицо, растрескавшиеся губы и набрякшие глаза, плохо скрывающие горе.

– Вы искренне в это верите? – спросил я.

Долф поднял взгляд на гудящие под потолком люминесцентные трубки, так что их ярко-серое сияние, казалось, полностью накрыло его глаза. Голос старика прозвучал почти неслышно, расплылся вокруг тающим облачком бледного дыма.

– Верю, – произнес он. – Верю целиком и полностью.

Через десять минут в дверях материализовались копы. Робин, судя по ее виду, буквально валилась с ног, в то время как второй полицейский словно не мог устоять на месте, постоянно совершая едва заметные нетерпеливые движения. Высокий, с покатыми плечами, чуть старше пятидесяти, в линялых джинсах и красной куртке. Над узким лбом и острым носом болтается жиденькая каштановая челочка. На поясе – полицейский жетон, поверх словно выцветших глаз поблескивают маленькие очочки с круглыми стеклами.