Джон Харт - Вниз по реке

ЗАВЕРЕНО: Свидетельница предварительно должным образом приведена к присяге и поклялась говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

В: Не будете ли добры назвать свои имя и фамилию суду?

О: Дженис Чейз.

В: Какое отношение вы имеете к подсудимому, миссис Чейз?

О: Он – мой пасынок. Его отец – мой муж. Джейкоб Чейз.

В: У вас с мистером Чейзом есть еще дети?

О: Близнецы. Мириам и Джеймс. Мы зовем его Джейми. Им обоим по восемнадцать.

В: То есть они являются подсудимому единокровными братом и сестрой?

О: Сводными братом и сестрой. Джейкоб им не биологический отец. Он усыновил их вскоре после того, как мы поженились.

В: А где их биологический отец?

О: А это важно?

В: Я просто пытаюсь прояснить природу этих родственных связей, миссис Чейз. Чтобы присяжные поняли, кто кем кому приходится.

О: Его нет. Уехал.

В: Куда уехал?

О: Просто уехал.

О: Хорошо. Давно вы замужем за мистером Чейзом?

В: Тринадцать лет.

О: Так что и с подсудимым вы знакомы достаточно давно…

В: Ему тогда было десять.

О: А вашим другим детям?

О: Им было по пять.

В: Обоим?

О: Они близнецы.

В: Ах да. Точно. А теперь, я понимаю, что это нелегко – свидетельствовать против собственного пасынка…

О: Да, тяжело. Впервые в жизни мне так тяжело.

В: Вы были близки?

О: Нет. Мы никогда не были близки.

В: Гм… Это потому, что он был обижен на вас? Поскольку вы заняли место его матери?

Представитель защиты: Протестую! Ответ требует домыслов.

В: Вопрос снимается.

О: Она покончила с собой.

В: Прошу прощения?

О: Его мать покончила с собой.

В: Гм…

О: Я не из тех, кто рушит чужие семьи.

В: Так-так…

О: Я просто сразу хочу все прояснить, пока его адвокат не попытался подать это так, как на самом деле не было. Мы никогда не были близки, это правда, но мы все равно одна семья. Я ничего не выдумываю и не хочу как-то навредить Адаму. У меня нет никаких задних мыслей. Я люблю его отца больше всего на свете. И я и вправду старалась найти общий язык с Адамом. Но мы так и не стали с ним близки. Чего уж проще?

В: Благодарю вас, миссис Чейз. Понимаю, что вам сейчас нелегко. Расскажите нам про ту ночь, когда был убит Грэй Уилсон.

О: Я видела то, что видела.

В: До этого мы еще дойдем. Давайте начнем с приема, устроенного в тот день…

Я закрыл стенограмму и поставил ее обратно на полку. И так хорошо знал, что там написано дальше. Гостей созвали по случаю дня летнего солнцестояния – идея моей мачехи. А заодно чтобы отпраздновать день рождения близнецов, их восемнадцатилетие. Она развесила по деревьям гирлянды с разноцветными лампочками, подрядила лучшую в городе фирму по устройству банкетов, притащила свинговую группу из Чарльстона… Все началось в четыре часа дня, закончилось в полночь – и все же кое-кто засиделся допоздна. В два часа ночи – по крайней мере, как она показала под присягой, – Грей Уилсон пошел вниз к реке. Где-то около трех, когда и все остальные уже разъехались, я якобы поднялся к дому весь в крови парня.

Его убили острым камнем размером с большой мужской кулак. Камень нашли на берегу, рядом с черно-красным пятном на земле. Было понятно, что это и есть орудие убийства, поскольку тот был весь в крови потерпевшего, а его размеры и форма полностью соответствовали дыре у него в черепе. Кто-то проломил ему затылок – ударил так сильно, что осколки черепной кости глубоко проникли в мозг. Моя мачеха уверяла, что это сделал я. Объявила об этом во всеуслышание со свидетельской трибуны. Мужчина, которого она видела в три часа ночи, был в красной рубашке и черной бейсболке.

Точно таких же, как у меня.

Он двигался, как я. Выглядел, как я.

По ее словам, она сразу не вызвала копов только потому, что в тот момент не осознала, что темная жидкость у меня на руках и на рубашке может быть кровью. Понятия не имела о том, что поблизости совершено преступление, вплоть до самого утра, пока на полпути к реке мой отец не заметил тело. С ее слов, лишь потом она сложила все воедино.

Присяжные совещались четыре дня, после чего опустился судейский молоток и я вышел на свободу. Отсутствие мотива – вот что склонило чашу весов в мою пользу. Обвинитель устроил настоящий спектакль, но дело было построено исключительно на показаниях моей мачехи. Ночь, темно. Если она кого-то и вправду видела, то видела с большого расстояния. И у меня не имелось абсолютно никаких причин желать смерти Грею Уилсону.

Мы были едва знакомы друг с другом.

Я прибрался в кухне, принял душ и оставил Робин записку на кухонном столе. Дал ей номер своего сотового и попросил позвонить, когда она закончит свою смену.

Лишь в самом начале третьего я наконец свернул на гравийную дорогу, ведущую к ферме отца. Мне был знаком на ней каждый дюйм, и все же я чувствовал себя тут незваным гостем, словно сама земля вокруг знала, что я по собственной воле отказался от своих прав на нее. Трава вокруг все еще поблескивала после дождя, придорожные канавы наполняла жидкая грязь. Я гнал машину мимо полных скота выпасов, а потом сквозь глушь старого леса в сторону соевых полей. Дорога шла вдоль линии ограды до самой вершины подъема, и, поднявшись на взгорок, я увидел раскинувшиеся подо мной триста акров сои. На поле работали мигранты, жарясь под ослепительным солнцем. Ни бригадира, ни грузовика с фермы я не заметил – значит, у рабочих не было воды.

Во владении моего отца находилось более четырнадцати сотен акров – одно из крупнейших сельскохозяйственных угодий, оставшихся в центральной части Северной Каролины. Его границы не менялись с момента приобретения, с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Я проехал через соевые поля и холмистые выпасы, пересек несколько распухших от воды ручейков и миновал несколько скотных дворов, прежде чем поднялся на вершину последнего взгорка и наконец увидел дом. Одно время он представлял собой на удивление маленький, потрепанный непогодой хутор; но до́ма, который я помнил с детства, давно уже не было. Когда отец женился вторично, его новая супруга принесла с собой немало различных идей, и теперь подворье расползлось чуть ли по всему окрестному пейзажу. Переднее крыльцо, однако, осталось в неприкосновенности и, по-моему, таким и останется навсегда. Уже два века Чейзы стояли на этом крыльце, глядя на реку, и я знал, что мой отец в жизни не позволит снести его или перестроить. «В каждой избушке – свои погремушки, – сказал он мне однажды, – Мне так вот это крыльцо подавай».

На подъездной дорожке стоял рабочий пикап. Я поставил свою машину рядом с ним, увидел в кузове большие пластиковые бутыли с водой, с мокрыми от конденсата боками. Вырубил зажигание, выбрался наружу – и сразу же миллионы кусочков моей прошлой жизни слились вокруг меня в одно целое. Неторопливое, теплое детство и яркая улыбка моей матери. Вещи, которым отец меня с удовольствием обучал. Мозоли, растущие у меня на руках. Долгие дни на солнцепеке. А потом все это разом изменилось – самоубийство матери и беспросветно-черные месяцы, понемногу бледнеющие до уныло-серых, когда я пытался вновь обрести себя после того, что произошло. Повторный брак отца, новые брат и сестра, новые проблемы, требующие решения… Потом Грейс на реке. Взросление и Робин. Планы, что мы с ней строили, которые в итоге разлетелись в пух и прах.