Джейн Корри - Я отвернулась

Я застыла возле открытой могилы рядом с отцом, одетым в длинное серое пальто. В руке я держала ранние нарциссы из нашего сада. По папиному указанию я бросила их в яму на крышку гроба.

— Почему мама должна быть там? — спросила я.

— Что она говорит? — заорала мать мисс Гринуэй.

— Ш-ш-ш, — сказал кто-то еще.

Потом все люди вернулись в наш дом, в том числе мамина подруга, мать мальчика по имени Питер Гордон. Мы с ним играли вместе, когда были маленькими, а потом ходили в одну школу, правда теперь почти не разговаривали. Меня гладили по голове и обнимали люди, которых я никогда раньше не видела. Поступали бы все они со мной мило, если бы знали, что я расстроила маму так, что она в конце концов умерла?

После похорон мамы все изменилось. Папа вернулся к работе, а меня начала провожать в школу мисс Гринуэй.

— Да без проблем, Найджел, — услышала я однажды, как она сказала отцу. — Я уже говорила вам, и это правда. Мне все равно больше нечего особо делать.

Я никогда раньше не слышала, чтобы она называла моего отца «Найджелом».

Мисс Гринуэй всегда казалась очень нервной, когда была со мной, и так крепко держала меня за руку, пока мы переходили дорогу, что почти причиняла боль.

— Ты под моим присмотром, — постоянно повторяла она. — Мне нужно вернуть тебя в целости и сохранности, иначе твой отец никогда меня не простит.

Она много болтала (мама часто говорила, что наша соседка «пустомеля»). Она также задавала вопросы типа кто моя любимая кинозвезда или какое у моего отца любимое блюдо. Я не могла ответить на первый вопрос, но знала, что мама часто готовила блюдо под названием «жаба в норке» [3] «Жаба в норке» — традиционное блюдо, представляющее собой сосиски в кляре. . При одном воспоминании об этом у меня на глазах выступили слезы. Я очень сильно по ней тосковала.

Однажды я почувствовала, что должна перепрыгивать через трещины на тротуаре. Мамин голос сказал мне, что если я так не сделаю, отец может умереть — так же, как она.

— Осторожнее, — твердила мисс Гринуэй. — Ты можешь упасть и пораниться.

Но я не могла перестать.

Мисс Гринуэй приводила меня к себе домой после школы. Я была с ней до тех пор, пока отец не возвращался с работы.

Мне это не нравилось, потому что ее старая морщинистая мать пользовалась тошнотворными духами, от которых щекотало в носу. А еще она показывала мне язык, когда никто не видит, и смеялась. Ее глухота, казалось, то появлялась, то исчезала. Иногда она разговаривала тихо, а иногда очень громко.

— Я вот что тебе скажу! — проорала она мисс Гринуэй прямо передо мной так, что у меня зазвенело в ушах. — Ничего хорошего из этого не выйдет!

Я не понимала, что она имеет в виду, но прекратила задавать вопросы, потому что на них никто не отвечал.

Мои ночные кошмары стали настолько ужасными, что под глазами появились темные мешки.

— Вашей дочери необходимо больше свежего воздуха! — заявил доктор, когда однажды субботним утром отец сводил меня в больницу.

К тому времени уже наступало лето. Трава пахла по-другому, птицы начали щебетать. Их трели напоминали, как мама насвистывала песни.

— Мы едем в отпуск! — объявил отец.

Родители однажды возили меня на море, в местечко под названием Девон. Там мы строили песочный замок с настоящими бумажными флажками. Но в этот раз мы ехали не на пляж. Нам предстояло «познавательное путешествие». Оно включало и посещение римской виллы недалеко от места под названием Ньюкасл.

— Смотри, Элли, — сказал отец. — Римляне были такими умными, что у них имелось подземное отопление.

Но меня больше привлекли мозаики.

— Они создавали картины из битого стекла и керамики, — пояснил отец, заметив мой интерес.

Я снова вспомнила о разбитой голубой чашке мамы.

— Я бы с удовольствием этим занималась.

Он улыбнулся, словно я сказала глупость.

— Это не так просто.

— Но если собрать кусочки разбитых вещей вместе, вдруг они снова оживут?

Я ощутила легкость в сердце, словно туда проник луч надежды.

Отец перестал улыбаться.

— Полагаю, что так, — сказал он. Потом быстро обнял меня. — Забавная ты малышка.

Когда мы вернулись после недельного отсутствия, была почти ночь. Но в доме горел свет, а открыв дверь, мы почувствовали аппетитный аромат из кухни. На столе лежала записка: «Ужин в духовке».

— Как это мило со стороны мисс Гринуэй. «Жаба в норке»! Мое любимое.

Позже, когда мы закончили ужинать, отец пошел поблагодарить соседку. Он отсутствовал так долго, что я заволновалась. Вдруг с ним что-то случилось, как с мамой?

Когда он вернулся, то долго меня обнимал. Мне показалось, что я вижу слезы в его глазах.

— Произошло что-то плохое, папочка? — спросила я.

Он улыбнулся, как делают взрослые, когда притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так.

— Ничего плохого, Элли. Даю слово.

Если не считать ужасной тоски по маме, нам с отцом вполне хватало общества друг друга. Или мне так казалось.

Я любила сидеть вечерами возле его ног у камина, пока каждый читал свою книгу из библиотеки. Иногда он цитировал мне стихи. Его любимым автором был Джон Мейсфилд. Как мне нравились эти описания моря! Я могла бы вечно слушать папин голос.

Мы играли с ним в настольные и карточные игры, хотя однажды, когда я достала набор для игры «Счастливые семейства» и уже выложила карточку с миссис Бейкер на ковер, он покачал головой:

— Что-то неохота, давай не будем, Элли?

Я тихо убрала игру. Затем постаралась поднять ему настроение, предложив сыграть в шашки и позволив выиграть.

Папа всегда следил, чтобы я делала домашние задания и правильно собирала портфель на следующий день. Каждый день выдавал деньги на обед. А я помогала ему готовить бутерброды, которые он брал на работу в магазин, — так, как их делала мама.

— Мы хорошая команда — ты и я, верно? — сказал он однажды. — Твоя мать гордилась бы тобой.

Он сразу отвернулся, но я успела заметить, что у него мокрые глаза. Поэтому я решила подбодрить его шуткой, которую слышала в школе:

— Почему помидор такой красный?

Отец пытался говорить так, чтобы я не поняла, что он плачет, но его голос дрожал.

— Я не знаю, Элли. Почему?

— Потому что он видел картошку без мундира.

И хотя я не понимала, почему эта шутка считается забавной (и не могла спросить у ребят в школе: они сказали бы, что я глупая), — он улыбнулся. И снова все стало хорошо.

Осенью мы собирали каштаны в парке, и я показала ему, как мама научила меня делать из них маленьких человечков, втыкая булавки вместо рук и ног. Я даже предложила приготовить что-нибудь вместе — что-то из того, что мы обычно делали с мамой. Мы нашли старую кулинарную книгу с одним из ее любимых рецептов. «Мамино особое миндальное печенье», — приписала она сбоку. Однако, когда мы с отцом взбивали яичные белки, они никак не хотели подниматься.