Александр Ольбик - Президент

Она нащупала рукой его лицо и закрыла ладонью рот.

— Не надо, прошу тебя. Ты не умеешь врать, от тебя за версту несет порохом, а ты мне о каком-то снеге толкуешь. Если бы это было так, меня не стали бы сюда приглашать… Сам Патрушев звонил, прислал машину и взял в свой самолет… Так что не надо, Володечка, фантазировать…

— Ну я все же президент, а ты жена президента, значит, внимание к нам по чину… Так что рассказывай, Люсечка, как вы тут жили без своего президента.

Однако им не дали поговорить: в комнату без стука вошел Волошин и тем самым поставил в неловкое положение супругу президента. Она поднялась с колен и отошла к окну.

Путин, взглянув на своего главного администратора, понял — случилось что-то из ряда вон выходящее. Он был необыкновенно бледен, желваки на скулах ходили ходуном.

— В чем дело, Александр Стальевич? — Путин откинул с груди легкое одеяло и попытался приподняться на подушке, однако сил не хватило.

— Речь идет о конфиденциальном…

Президент кивнул головой.

— Людмила Александровна, оставь, пожалуйста, нас наедине, — как можно мягче попросил Путин.

— Да, да, я понимаю, — Путина вышла, в комнату влетел теплый сквознячок.

— В чем дело? — повторил президент, — неужели еще какая-то напасть свалилась на нашу голову?

Волошин смотрел за окно, где качала ветвями старая глициния, и, казалось, продолжения разговора никогда не последует. Глава администрации явно был в ступоре.

— Ну что же вы молчите, Александр Стальевич? Может, Кремль обрушился или Москва-река потекла вспять?

— Да нет, слава Богу, пока все на месте… — Обильная испарина покрыла его ленинский череп.

— Так в чем же дело?

Волошин на шаг приблизился к кровати, на которой лежал Путин.

— Очевидно, наступил новый и совершенно необъяснимый виток техногенных катастроф, — Волошин хотел подъехать издалека, но ему не позволили колесить.

— Александр Стальевич, не темните, это вам не идет. Что случилось?

— Накрылась атомная подлодка, товарищ президент. Если бы вы не поехали в Чечню, а отправились бы на учение в Баренцево море… Ведь это вполне могло случиться и с вами…

Президент, превозмогая боль в ноге, попытался еще выше подняться на подушке. И его лоб покрыла густая испарина, с ресниц упали капельки пота.

— Дальше… Как звали лодку?

— «Курск» , лидер подводного флота.

Путин закрыл глаза и, казалось, на мгновение его куда-то поволокло — в узкий холодный лаз, откуда несло мазутом и человеческими запахами. Он ощутил ледяной холод и вместе с тем неподъемную тяжесть в грудной клетке. Словно вся вселенная навалилась на него и он не в силах был сбросить с себя этот космический гнет. Первой мыслью было постучать рукой об обшивку чего-то непонятного, но сковывающего его движения, однако рука не осилила элементарного действия. И главное, где-то рядом он отчетливо слышал, как плещется вода, от которой его отделяли миллиметры, и глоток которой неистово жаждал его рот… А говорил он совсем не относящееся к его бедственному положению. Его губы произносили чудовищно несовместимые с реальностью слова: «Срывается пресс-конференция, которая должна была состояться еще вчера…» И в ответ голос Волошина: «Это исключено, Владимир Владимирович, ибо такое положение, — он неопределенно повел рукой, — исказит ваш имидж. Сегодня в России должен быть энергичный, здоровый и… владеющий ситуацией президент… Речь идет о большой политике, а тут на лужайке акулы пера и пираньи телеэкрана, которые только и дожидаются сенсации…» И опять губы перебирают ненужные слова: « Ну и черт с ними, на всех не угодишь…»

Волошин, глядя на лежащего без движения президента, на его быстро и беззвучно шевелящиеся грубы, понимал, что его шеф сейчас недосягаем. Но когда он отступил на шаг от кровати, услышал отчетливые слова:

— Скажите Людмиле Александровне, пусть войдет.

Однако первой в комнату зашла пожилая, похожая на чеченку, медсестра, которую позвал Волошин, и сделала президенту два укола — внутримышечный в ягодицу и в вену руки. Какое-то время он оставался один и тишина, которую накопили в себе светлые стены комнаты, цветы на тумбочке, а за окном — южный день, вселяли в душу мир и спокойствие. Но память, словно челнок в ткацком станке, беспокойно сновала туда и сюда, туда и сюда, порождая в сознании хаос и сумятицу. И как-то не сочетались возникающие в воображении картинки: темный, смрадный провал подземелья, который неотступно стоял перед глазами, с этим спокойствием и теплым умиротворением, окружающим его в Бочаровом ручье…

Ему было нехорошо, хотелось пить, а главное, хотелось перевернуться на бок — лицом к стене…

…Людмила принесла отменный виноград «дамские пальчики» и две бутылки холодного русского кваса. И он выпил его почти полный фужер.

Какое-то время она сидела молча, пристроившись в конце кровати. Она, конечно, помнила, что у него больна нога, и потому старалась сесть так, чтобы ее не задеть.

— Ты же упадешь, садись как следует, — Путин немного отодвинул ноги к стене. — Теперь уже все позади… Дай руку и почитай мне своего любимого Рильке…

Женщина смотрела на него и думала о своем. А он смотрел на нее и в голубизне его глаз она считывала скрытое, принявшее хроническое состояние, беспокойство. И, видимо, это наблюдение и подтолкнуло ее задать вопрос, который она заготовила еще в Москве и который сейчас жег ей язык. Но вместе с тем ей не хотелось быть навязчивой и она стала нервничать — поднялась, подошла к тумбочке, поправила цветы в вазе, затем, одернув одеяло, снова уселась на кровать… Улыбнулась, что, впрочем, далось ей не без труда.

— Товарищ президент, можно задать один вопрос от имени вашего электората? Я же, как никак, за вас голосовала…

Он кивнул и тоже улыбнулся. Но то была болезненная, беспомощная улыбка.

— Скажите, товарищ президент, вы решили все свои проблемы, побывав в горах?

А он, глядя на солнечные блики на стене, напрягся. Скулы заострились, веки набухли, словно под них закачали силикон. Путин пытался что-то сказать, но слова не складывались. Видимо, начал действовать противошоковый укол: глаза помимо воли сомкнулись, дыхание утяжелилось, хотя язык продолжал беззвучно укладывать букву за буквой, пока не образовалась простенькая фраза: «Позволь мне остаться в своем заблуждении»… Но она так навсегда и осталась невысказанной, и, очевидно, стала достоянием ноосферы, если, конечно, эта самая ноосфера не выдумка, не аппетитный плод фантазий соскучившегося по возвышенному философа… Еще он попросил включить приемник, но и эта просьба, не успев сорваться с беззвучно шевелящихся губ, осталась навсегда в нем…

Он тихо спал, она недвижно сидела у его изножья, а за окном ускользаемо тихо катился к закату южный день. Но в душе Людмилы Александровны было по маскарадному весело и ярко, она в любой момент могла протянуть руку и дотронуться до самого для нее дорогого человека. И она восславила его, прошептав, как молитву, стихи их любимого поэта: