Александр Ольбик - Президент

Справа виднелась из красного гранита фигура Пушкина, прямо по курсу — светлое шестиэтажное здание и он, присмотревшись, прочитал на вывеске пугающее слово «Прокуратура». Вот тут, возле «законного дома» , он и решил проблему с машиной. Это был далеко не новый «форд» , водитель которого, посчитав, видимо, полную безопасность у дверей прокуратуры, вышел из автомобиля, не замкнув за собой дверь. Когда его полная коренастая фигура скрылась за дверью прокуратуры, Воропаев подошел к «фордику» и огляделся. Какая-то женщина, выйдя из магазина, что-то поправляла на себе, вдалеке шла пара молодых людей… Больше поблизости никого не было…

Соединить проводку напрямую не составляло труда, единственное, что было нехорошо: слишком плотно были припаркованы машины и Воропаев, когда выезжал, крылом задел впереди стоявшую «хонду». Самым трудным оставалась дорога до базы, на который было как минимум два поста ГИБДД. И потому назад поехал в объезд, с другой стороны города, через пустырь, примыкающий к городской черте, где хаотично застыли недостроенные цеха нефтеперерабатывающего комплекса.

К двум часам дня он уже был на базе, где машину тут же забрали люди Вахтанга. Для чего она им понадобилась, Воропаев узнает позже.

Ему с Николеску дали задание — набить ленты для гранатомета АГС-17. Гранаты были вывалены в земле, видно, только недавно извлеченные из схрона и потому, прежде чем втиснуть гранату в обойму, ее надо было как следует протереть ветошью, пропитанной бензином. Подошедший к ним Ходжаев, присев на корточки, наблюдал за ними и курил сигарету с какой-то дрянью. Лицо у Хаджиева смуглое, тощее проморщиненное, но зато он тщательно выбрит и не менее тщательно причесан. У него черная без единого седого волоска шевелюра и низкий лоб.

— Несете яички? — улыбаясь, спросил Хаджиев и поковырял сгоревшей спичкой землю. — Как твой живот, Николеску? Наверное, опять от страха поносишь?

— Не твоего ума дело. Посмотрим, как ты сам будешь бегать и орать, как ужаленная свинья: «Где патроны?! Где патроны?!» Чего в последнем бою орал, почему не запасся сам патронами?

— Потому что я много стреляю…

— В воздух — конечно, хорошо шмаляешь.

— Нет, я много стреляю и много убиваю.

Воропаев, вложив в коробку набитую гранатами ленту, тихо сказал Хаджиеву:

— Валил бы ты, чурек, со своим дермовым куревом куда-нибудь подальше.

— Что, Алик, не нравится, когда говорю, что много убиваю? — ехидно прищурившись, спросил Хаджиев. — Жалко своих?

Он явно нарывался на скандал. Но Воропаев сдержался, он думал о другом. Думал о предстоящей заварушке. А то, что она скоро произойдет, он судил по количеству гранат, которыми им надо было оснастить четыре коробки-магазина. Он знал — емкость ленты равняется двадцати девяти выстрелам. Должно быть, предстоит большой бой.

Когда все четыре коробки были заполнены, они отнесли их в гараж и подняли на стеллаж, где стоял в раскорячку станковый гранатомет. От него несло смазкой, на стволе болтался кусок промасленного пергамента.

Воропаев видел, как двое, в камуфляжной форме, что-то переносили из трейлера в багажник угнанного им «фордика» , стоящего рядом со старым «москвичом» -каблучком. Его пригнал из города один из недавно прибывших на базу боевиков.

Судя по напряженным позам людей, в пакетах был немалый груз. Подошедший Вахтанг нагнулся над нутром багажника и проверил поклажу. Увидев Воропаева, поманил его пальцем.

— Тебя зовут Алик? Поедешь вечером с ребятами… От тебя ничего не требуется, будешь крутить баранку и поможешь в нужном месте сгрузить это, — грузин рукой указал на багажник.

— Важный груз? — спросил Олег.

Вместо ответа:

— Номера у машины поменяешь и слушайся Резо.

Резо — один из тех двоих, кто загружал багажник «москвича» -каблучка. Видимо, тоже грузин. Лет двадцати, с глазами серны.

— Когда выезжать? — спросил Воропаев, хотя знал — такие вопросы здесь не поощряются.

— Тебе скажут, — Вахтанг обнял за плечи Резо и они, перешептываясь, отошли от «фордика».

Во дворе затрещал движок. Шла проверка моторов, которыми были оснащены парапланы. Выйдя из гаража, Воропаев увидел трех крылатых черных птиц, которые цугом стояли на площадке между казармой и гаражом. Возле них активничал Ахмадов с несколькими людьми из команды Вахтанга. Они вынесли из гаража три металлических ящика и стали привязывать ко второму сиденью, предназначенному для прогулочников. Воропаев, конечно, понимал, что это за ящики и какой мощности чушки там лежат. И глядя на них, вспомнил своего дядьку, который был чернобыльцем и который медленно умирал от белокровия. Вспомнился один эпизод: они ехали с ним в метро, когда дядьке стало плохо. Это наступало внезапно: теряя сознание, он повалился на пол, как подкошенный. И когда Олег впервые столкнулся с этим, увиденное его потрясло. И не только оттого, что он был беспомощен, растерян, но главное дядькино лицо поразило его своей мертвенной пепельностью. Точно с таким лицом он лежал в гробу и лишь ленточка на лбу была отличительным знаком смерти.

К Олегу подошел Николеску и сказал, что пора обедать. Они залезли на крышу, где уже стоял часовой чеченец, и укрывшись за парапетом, развязали рюкзак. Но есть не хотелось. Воропаев поклевал немного тушенки и запил ее минеральной водой. Николеску наоборот, умял две банки консервов и полбуханки хлеба. И, видно, от старательности, с какой он поглощал пищу, на лбу у него высыпали бисеринки пота. Лицо крестьянина излучало покой и полное удовлетворение.

— Как ты, Олег, думаешь, будем сегодня кому-то кровянку пускать или в резерве отсидимся?

— Смотри, чтобы нам не пустили кровянку… Чего ты забыл у них? — Воропаев сигаретой указал в сторону сидящего на корячках часового чеченца.

— А ты?

— Что ж, правильно отвечаешь, старина… Сегодня действительно здесь что-то произойдет такое… и я не думаю, что мы с тобой еще когда-нибудь увидим своих мамочек.

Николеску занервничал. Заерзал. Стал суетливо укладывать в вещмешок недоеденное. В спешке перевернул бутылку с минералкой, кое-как завязал мешок.

— Ты меня специально пугаешь? Да?

— Придурок, очнись ото сна. Сегодня ночью весь мир встанет на уши.

— Ты думаешь АЭС? Неужели они на это пойдут?

— Уже идут, — Воропаеву не хотелось смотреть Николеску, в глаза, в которых застыл первобытный ужас. — Если останешься в живых, найди способ передать моей родне последний привет. Весь адрес называть не буду, все равно не запомнишь, просто напишешь письмо: Подмосковье, Ирине Петровне Воропаевой… Привет — и все. Запомнишь?

— Да чего там запоминать — Ирина Петровна, а Подмосковье одно. А мою маму зовут Софьей, поселок Каменки… в Молдавии, как раз на 48-й параллели находится… Напишешь, что я геройски погиб при выполнении задания государственной важности… Ей легче будет это пережить.