Эдвин Хилл - Слабое утешение

– Умно, – ответила Эстер. – Дом отдельно, жизнь отдельно. Если потерять бдительность, соседи могут влезть в душу. Может, догадываетесь, откуда он?

– Понятия не имею, – ответил Гейб. – Что это вы так заинтересовались?

– Просто беседую. А я вот решила не переезжать. Спасибо, что спросили, кстати.

– Где ваша девочка?

– Кейт? В садике.

– Другие дети у вас есть?

– У меня вообще детей нет. Кейт и та у меня на время.

– Вы не замужем?

Эстер ответила не сразу.

– Нет.

Тут он заметил, как она разглядывает его, подмечая детали: отросшие волосы, ботинки из секонда. Гейб шагнул ей навстречу, и Эстер попятилась, вынув руки из карманов. Настороженная. Бдительная. Она обернулась убедиться, что подруга видит ее.

– А как насчет вас? – спросила она. – Откуда вы?

– Нью-Гэмпшир, – сказал Гейб, даже не подумав, где мог бы вырасти Барри Беллоуз.

– Мне Нью-Гэмпшир нравится, – ответила Эстер. – Бывали в «Оладушках от Полли» в Белых горах? Я бы там каждый день ела.

Гейбу в Нью-Гэмпшире было не до оладушек и пейзажей. Из тех времен он помнил – а точнее, старался забыть, – как цеплялся за печенье, которым его угощали, за старушек, которые ненадолго позволяли называть себя бабушкой, за кровати с бельем и новенькие тюбики зубной пасты. В каких-то домах ребят было как сельдей в бочке: комнаты, заставленные под завязку многоярусными койками и заваленные коробочками из-под китайской еды, драки за пожелтевшие трусы. В таких домах Гейбу, наверное, даже нравилось больше, там он чувствовал себя спокойно, зная, что за него государство платит пособие, семьсот пятьдесят долларов в месяц. Именно так жилось у Шерил Дженкинс – поначалу, во всяком случае. В день их первой встречи директор вызвала его к себе. Посмотрела тем печальным взглядом, с каким тебе сообщают дурные вести. Рядом с ней стоял жилистый мужчина. Гейб оцепенел.

– Привет, пацан, – поздоровался незнакомец. – Я мистер Инглвуд, но ты зови меня Бобби, лады?

Гейб стоял и слушал, пока директриса и Бобби что-то втирали ему про новые города, новые школы и новые возможности. Оказалось, директриса помнит его имя, она даже назвала его несколько раз, не подсматривая в личное дело. Наконец Бобби с широкой улыбкой произнес:

– Вещи в машине. Поехали?

Директриса обняла Гейба на прощание и взъерошила ему волосы на голове.

– Мы будем скучать, – сказала она, хотя, вероятно, никогда больше его не увидит и наверняка даже не вспомнит о нем.

Чемодан Гейба, единственное его имущество, лежал у Бобби на заднем сиденье машины. Гейб жил у пары в Вудстоке, но, когда живот у женщины начал раздуваться, он понял, что его дни в этой семье сочтены. По дороге Бобби обещал, что ему в новом доме понравится: там и друзья, и воспитательница…

– Она с чем угодно сладит, – говорил он.

Имел ли он в виду его, Гейба?

По пути они заехали на заправку, где Бобби велел идти за ним и повторять все, что он делает. Внутри за стойкой сидел подросток и читал какой-то журнал. Гейб шел по пятам за Бобби вдоль рядов с газировкой и закусками. Бобби сунул в карман упаковку вяленой говядины, а следом стянул еще и пачку припудренных пончиков. Гейб решил было, что Бобби не собирался это делать, но тут заметил озорной блеск в его глазах. Может, и от него он ждал того же? Или это была западня? Гейб уже коснулся батончика Whatchamacallit в целлофановой упаковке, ощутил вкус шоколада и карамели, почувствовал, как они хрустят во рту… но при мысли о краже, о наручниках и тюрьме для несовершеннолетних его чуть не вывернуло. Тогда Бобби разочарованно пожал плечами и заплатил парнишке за бензин.

– Всегда плати за бензин, – сказал Бобби, отъезжая от заправки и кидая Гейбу пачку Combos. – Не то арестуют.

Гейб уставился себе на колени.

– Вы правда соцработник?

– Ну еще бы, – ответил Бобби. – А это – тебе. В следующий раз скажи, чтó любишь. На заправке ты зассал.

Гейб вскрыл пакетик и принялся есть крендельки по три, по четыре штуки зараз, почти не пережевывая. Он не чувствовал вкуса соли. Его мучил голод. Неутолимый голод.

Они ехали еще примерно полчаса. Стояла середина зимы, и Белые горы скрывались под снежным покрывалом. Вскоре они уже мчались вдоль берега замерзшего озера, пока Бобби не свернул на подъездную дорожку к дому с красным сараем. Гейб давно уже перестал что-либо чувствовать, оказываясь в новом доме. Привык к переездам и к тому, что от него избавляются. В дверях стояла женщина в парке поверх ночной сорочки. Она почти не сдвинулась с места, когда Бобби остановился и достал с заднего сиденья чемодан Гейба.

– Нашел тебе постояльца, – сказал он.

Когда Гейб вылез из машины, из-за сарая выскользнула и промчалась по двору рыжая кошка. Женщина придержала для нее дверь, впуская в дом.

– Это Тыковка, – сказала она. – А ты кто будешь?

Гейб молчал, и Бобби ответил за него:

– Это Гейб. Последний месяц жил в Вудстоке.

– Почему тебя вытурили? – спросила женщина, и Гейб пожал плечами.

– Халявщики, только ради пособия его и держали, – ответил за него Бобби и подмигнул ему. Потом бросил Гейбу сникерс, который он стиснул в кулаке так, что шоколад начал таять.

– Ты нам подходишь, – сказала женщина, пропуская его в дом. – Ну, входи же, – пригласила она. – Пока все тепло не вышло.

Бобби занес чемодан, Гейб прошел следом. Женщина протянула ему руку и представилась:

– Я Шерил Дженкинс.

Гейба бесило, когда его обнимают. Бесило, когда женщины просили называть их «мама».

– Зови меня Шерил или мисс Дженкинс, как тебе удобнее. Жить будешь в кубрике, это вверх по лестнице и направо. Там есть свободная койка. Думаю, сразу найдешь.

В доме жило еще три мальчика, все примерно одного с ним возраста. Когда они днем приехали на школьном автобусе, то с ходу ворвались в кухню, потом с шумом поднялись по лестнице и влетели в кубрик. Видимо, не понимали, какие они здоровые или какие у них длинные руки-ноги. Главным у них был Бровастый. Он толкнул тощего прыщавого парнишку и обозвал его педиком. Прыщавый толкнул его в ответ, и тогда третий, с пузиком, помог Бровастому. Гейба они едва ли заметили. Бровастый мог бы и поздороваться, но Гейб поднаторел в искусстве исчезновения.

В тот первый вечер Шерил приготовила самую большую кастрюлю макарон с сыром, какую только видел Гейб. Бровастый первым пришел к ужину. В любом другом доме он заграбастал бы больше, чем заслуживал, и остальным пришлось бы драться за остатки, но здесь действовало много правил. Когда пришел черед Гейба, он с горкой наполнил свою тарелку и еще мог попросить добавки. Шерил села за стол вместе с мальчиками, принялась спрашивать, как дела в школе. Бровастый ответил, что учитель английского – гей, а училка по математике – шалава. Пивной Живот смеялся над всем, что говорил Бровастый, а когда Прыщавый упомянул девочку по имени Эллисон, он сложил руки на груди и причмокнул. Ничто из этого не было Гейбу в новинку, он давно привык к домам, где через край хлещет тестостерон и киснет безудержная энергия. Непривычным было только то, что Шерил не давала ему исчезнуть. Она вытягивала из него информацию, спрашивая даже о всяких мелочах, например, какие у него любимые школьные предметы – математика, – и умеет ли он плавать – да. После ужина, когда мальчишки отправились делать домашку, Гейб остался за столом, и Шерил угостила его десертом. Только потом позволила улизнуть в кубрик.