Эми Маклеллан - Вспомни меня [litres]

– Богом клянусь, я кастрирую ублюдка, если увижу! – восклицает Мэнди, изображая пальцами одной руки с длинными розовыми ногтями ножницы, а другой подставляя испачканный помадой бокал под бутылку. Как с таким маникюром вообще можно что-то делать? Или преподаватели права только говорят, а писать им ничего не надо?

– На это рассчитывать не приходится, – замечает Джоанна. – Он слинял профессионально, без единого следа.

– Хладнокровный мерзавец, – кривится Джесс. – Все заранее спланировал. Не в один же момент он вдруг взял и уехал.

– Я чувствую себя полной дурой, – жалуется Джоанна. Глаза у нее уже слегка остекленели. – Мне и в голову не приходило, что что-то не так.

Я внимательно смотрю ей в лицо – правда? Слушая разглагольствующую Мэнди – той всегда нужно быть в центре внимания, – Джоанна отстраненно мне улыбается, подставляя бокал. Буквально месяц назад она говорила, что озабочена здоровьем Саймона. После смерти своего пса тот был здорово подавлен и просил ее приехать – мол, сам за руль садиться не хочет, что уж совсем из ряда вон. По словам Джоанны, Саймон тогда показался ей расстроенным и нервным. А когда я видела его в последний раз, он выглядел таким усталым и опустошенным, словно его снедал миллион забот. Или чувство вины.

– Он просто стопроцентный мудак, – с чувством говорит Мэнди, и мы с ней соглашаемся.

Все та же Джесс возвращает нас к книге, которая удивительно подходит к текущему моменту. Она о женщине, проживающей свою жизнь снова и снова, пока не получается так, как надо. Тема каждую из нас затрагивает за живое. Конечно, мы не могли бы убить Гитлера и предотвратить войну, но когда тебе за сорок-пятьдесят, в прошлом накапливается немало таких поворотных моментов, которые могли бы вызвать кардинальные перемены.

Кармен заявляет, что не стала бы есть за двоих во время каждой своей беременности.

– Мой младший почти четыре шестьсот потянул, – со стоном говорит она. – Можете себе представить?

– Кость широкая, – возражает Джуно. – В нашей семье все мужчины крупные.

Сама она хотела бы сменить работу.

– Ни за что бы не пошла в учительницы, если бы знала тогда, что к чему. Хоть за все деньги мира.

– Хм-м, что бы я сделала по-другому, если бы начать жить заново? – протягивает Мэнди. – Не увлекалась бы загаром по молодости и закачала бы ботокс в тридцать с хвостиком. Я серьезно, дамы, – пока не наложишь на себя всю штукатурку, такое впечатление, что в зеркале моя матушка.

Мы, конечно, наперебой принимаемся уверять ее, что в свои пятьдесят три она выглядит фантастически, – чего она и добивалась.

Джесс жалеет о том, что не опустошила их совместный с мужем счет, прежде чем тот потратил все на яхту для кругосветного путешествия с двадцатисемилетней коллегой. Кризис среднего возраста, видите ли…

– Конечно, в итоге она его оставила без гроша, и живет он теперь в однокомнатной квартирке в Дерби.

Мы уже слышали эту историю, рассказываемую каждый раз с деланой веселостью и наигранной безразличностью, под которыми чувствуется опасная истерическая нотка.

– Дерби! Уж дальше от моря некуда! Не поймите меня неправильно, я рада, что он ушел, только хотела бы получить деньги вместо половины гребаной лодки, которую он не желает продавать!

Мы выпиваем еще, и очередь доходит до меня. Что бы я изменила? Предыдущие ответы – кроме Джесс, которая не то смеется, не то плачет, – были не особо серьезными, так что я тоже пытаюсь попасть в тон.

– Я не стала бы дарить валентинку Гэри Уильямсу в восемь лет, – говорю я, отчетливо видя перед собой листок бумаги с сердечками, знаменующими мою вечную любовь. Краснея, я сунула валентинку в парту своего избранника, однако была поймана с поличным к неимоверному веселью всего класса. Серьезно, меня до конца начальной школы этим донимали. Даже мать прослышала. Потом она говорила, что это было первое проявление моей распутности. – До сих пор из головы не идет. Ненавижу Валентинов день.

– Аминь, – кивает Мэнди.

– Ну и конечно, я не стала бы садиться в некую машину двадцать лет назад. Тот еще вышел облом.

В комнате раздается нервный смех. Джоанна бросает на меня свирепый взгляд и что-то бормочет себе под нос. Различив нецензурное словечко, я сдвигаю брови – можно подумать, я в пику ей это сказала. Как ни крути, та авария действительно стала поворотным моментом моей жизни, фактически разрушив ее. Притворяться, что у меня все нормально, раз на первый взгляд я веду себя как обычный человек? На самом-то деле ничего подобного. Однако я сдерживаюсь, оставляя свои истинные чувства кипеть где-то под поверхностью. Джесс тем временем поворачивает разговор к книге и допустимости убийства Гитлера, если бы выдалась такая возможность.

Хлопает входная дверь, следом с кухни доносится звук открываемых и закрываемых шкафчиков.

– Джеймс! – окликает Джоанна. – Зайди и поздоровайся!

Слышится грохот тарелок и ложек, потом шипенье открываемой банки с газировкой.

– Он сейчас просто как бездонная прорва, – слегка сконфуженно говорит Джоанна. – Куда что девается.

– Подростки, – понимающе кивает Мэнди. – Я в его годы тоже никак наесться не могла.

– Джеймс! – снова кричит Джоанна.

В конце концов тот появляется в дверях. Мальчишка вдруг резко вымахал в последнее время и весь состоит из длинных рук и ног. У него как-то не очень с координацией, словно он еще не привык к новому центру тяжести. На подбородке россыпь прыщей, на верхней губе мягкий пушок, и меня до сих пор застает врасплох его ломающийся низкий голос. Непростой возраст – наполовину мальчик, наполовину мужчина. И все произошло так быстро…

– Наконец-то, – говорит Джоанна. – Ты поел?

Джеймс кивает, норовя остаться за дверью. Я понимаю племянника – сама большую часть времени чувствую себя точно так же. Однако остальные не дадут ему ускользнуть.

– Здравствуйте, молодой человек. Как поживаете?

Мэнди, кто же еще. Мурлычет, как кошка в течке, еще и локон крашеных волос между пальцами крутит. Она и со своими студентами себя так ведет? Или еще хуже?

– Нормально, – багровея, бурчит Джеймс. Он весь как будто скукоживается, стараясь занять как можно меньше места. Я ощущаю прилив сочувствия. Мне тоже это знакомо – когда чужой взгляд причиняет боль, обжигает, и ты стремишься убраться от него подальше.

– Красивый парень растет, Джо, – замечает Мэнди.

– Я знаю, – без выражения отвечает та, не глядя на сына, поглощенная тем, что доливает в свой бокал остатки из второй бутылки.

Джеймс нерешительно медлит на пороге.

– Спокойной ночи, – выдавливает он наконец хрипло, словно ему мешает торчащий с недавних пор на горле кадык.

– Спокойной ночи, милый, – откликается Джоанна, открывая третью бутылку. Я смотрю с беспокойством – не пора ли вмешаться. Впрочем, я не привыкла брать на себя ответственность. Сестра уже здорово раскраснелась, движения неуклюжие… Сосредоточенная на Джоанне, я пропускаю поспешное бегство Джеймса, слышу только топот ног по лестнице и хлопок двери в его спальню.