Алекс Д - Выжившая

– Это газетная вырезка… – озвучиваю я свои наблюдения и осекаюсь, пробежавшись взглядом по заголовку.

Старые дома обладают собственной неповторимой атмосферой, особой энергетикой, но это способны оценить и прочувствовать немногие. Эстеты, фантазеры, писатели, художники и все, кто не лишен богатого воображения и чувства стиля.

Ни современный внутренний ремонт, ни частичная реставрация и недавно окрашенный экстерьер не способны уничтожить налет почти вековой истории, написанной в каждой трещинке фасада, рассказанной шепотом скрипящих половиц и завываниями ветра в каменном дымоходе.

Я нахожу удивительное удовольствие в скрупулезном сохранении старинных деталей интерьера. Их немного, и от этого они еще ценнее для меня. Оригинальность в наши дни – как редкое сокровище, нуждающееся в постоянном и кропотливом уходе. Оригинальность не требует огранки, она самодостаточна и уникальна. Она завораживает, вдохновляет, очаровывает.

Я неторопливо поднимаюсь на высокое квадратное крыльцо под треугольной крышей, поддерживаемой массивными белыми колоннами из натурального камня. Справа от крыльца на открытой веранде гуляет ветер, гоняя сорванные с деревьев пожухшие листья. Здесь приятно встречать закат с бокалом вина, крепкой сигарой и в одиночестве. Огромное преимущество жизни за городом – возможность быть наедине с собой и окружающим миром. Тишина, чистый воздух и бесконечный полет мысли.

Мне нравится возвращаться сюда после длительного отсутствия. Так гораздо ярче ощущается разница. Белый дом с крышей из красной черепицы, обнесенный высоким забором, спрятанный недалеко от шумного Нью-Йорка, среди колышущихся на ветру могучих кленов и сосен, яблоневый сад на заднем дворе, аккуратно подстриженная лужайка, обвитые лианами круглые беседки и небольшой мраморный фонтанчик с фигуркой улыбающегося ангела в центре. Этот дом – мое личное место силы. Неприветливый для незнакомцев, он принял меня, стоило впервые войти в разводные металлические ворота и замереть на заросшей дорожке, изумленно изучая неожиданное наследство. Я смотрел на безмолвный, притихший дом, а дом – на меня широкими пыльными окнами с потрескавшимися витражами. «Ну, здравствуй», – сказал я. А дом приветственно заскрипел покосившимися прогнившими ступенями. Это было мгновенное узнавание, признание с первой секунды. Несмотря на то, что живу я здесь не один, меня никогда не покидает ощущение, что дом принадлежит только мне, а я – ему.

Странно, правда? Ничего удивительного, все дело в неосязаемом магнетизме этих мест.

Я задерживаюсь на крыльце, вдыхая целительный аромат хвои, дождя и влажной земли. Осенний короткий ливень сотворил маленькие лужицы, но от них через час не останется ни следа. Толкаю массивную дверь и прохожу внутрь, оказываясь в просторном светлом холле. Здесь пахнет иначе: цитрусовым полиролем и свежими розовыми гортензиями, которые выращивает моя сестра в специальной теплице, и каждые три дня меняет букеты в вазах, расставляя их по всему дому. Ей нравится, когда в комнатах пахнет весной и цветами, даже если за окном поздняя грязно-серая осень.

В большие окна мягко крадутся золотистые лучи солнца, выглянувшего из-за тяжелых серых туч. Крошечные частички пыли кружатся в потоках теплого света и ложатся тонким кружевом на открытые поверхности и декоративные предметы обстановки, оседают на мраморной столешнице камина, на зеркальной глади овального столика, на крученых ножках и деревянных подлокотниках кресел, на широких подоконниках и полках встроенного шкафа с книгами.

Сняв пиджак, оставляю его на диване, на стол кладу дипломат с документами и ноутбуком. Сегодня я буду работать здесь, перед разожженным камином под умиротворяющее потрескивание дров. У меня имеется отдельный рабочий кабинет, но после дождя там появляется промозглая влажность, сменяющаяся запахом затхлости при включении прогрева.

Достав стакан и откупоренную бутылку хорошего виски из минибара, я наливаю совсем чуть-чуть и залпом выпиваю, ощущая першение в горле от горького алкоголя, через минуту сменяющегося приятным согревающим теплом. Взгляд возвращается к оставленным документам, требующим пристального внимания, но прежде чем придется погрузиться в работу, у меня имеется еще одно важное дело.

Тяжело вздохнув и ослабив петлю галстука, я нехотя направляюсь к деревянной лестнице с резными перилами, ведущей на второй этаж. Ступеньки поют тоскливую мелодию под моими удобными итальянскими ботинками. Один пролет пройден.

Глухой звук моих тяжелых шагов по длинному коридору, устланному красно-коричневым ковровым покрытием, в тишине дома кажется оглушительным. Я неспешно иду вдоль анфилады закрытых спален. Всего шесть, и только две жилые. Плюс мой кабинет, почти антикварная библиотека и скромных размеров спортивный зал. Сворачиваю налево и упираюсь в тяжелую железную дверь, достаю ключ из специальной ниши в стене и, вставив в замочную скважину, делаю три полных оборота. Скрежет царапает слуховые рецепторы, я открываю дверь, мысленно делая себе напоминание о том, что в следующий раз надо прихватить с собой масло. Запираю дверь изнутри и прохожу дальше.

И снова лестница, но теперь ведущая на чердак. Здесь нет никаких резных перил, ковров и мягкого освещения. Кромешная тьма, сквозь нее убегают наверх двадцать широких ступеней из грубой древесины, еще одна металлическая толстая дверь, а после – решетка с навесным замком. Я двигаюсь наощупь, по памяти, совершая автоматические действия. Мне не нужен фонарик в телефоне, чтобы подсветить себе путь. Единственный ключ подходит к каждой преграде, но механизм открытия замков разный. Тот, кто не был здесь ни разу, сразу не справится, даже при ярком свете.

Гвендолен, моя младшая сестра, любительница гортензий, ненавидит подниматься сюда, но иногда ей приходится это делать. Гвен никогда не отпирает решетку, только металлическое узкое окошко снизу, куда проталкивает поднос с едой и сразу убегает. Она боится, и ее страх объясним и понятен. Я солгу, если скажу, что совершенно не боюсь того, кто живет за тремя дверями, в изолированной квадратной комнате, на чердаке с шумоизоляцией, индивидуальной системой вентиляции и водоснабжения, уплотненными стенами и наглухо заколоченными ставнями. Но мой страх носит печать смирения и обреченности. Я свыкся с этим тягостным и неумолимым чувством, которое появилось в жизни нашей семьи пятнадцать лет назад, прошлось ураганом, потрепало и вывернуло каждого. Кого-то с корнем, а нас с Гвен пощадило. Нам удалось выжить после крушения. Нам пришлось приспособиться к новым обстоятельствам, начинать с нуля, бороться с градом ударов и препятствий, не оглядываясь назад и не жалея себя.