Элизабет Кей - Седьмая ложь

Одри агукает – почти смеется, – и на ее маленький кулачок наматывается рыжий локон. Она тянет, и Марни оглядывается на меня. Щеки ее пылают, все в потеках раскисшей туши. Глаза у нее заплаканные, краешки губ вспухшие.

Я знаю эти черты до мельчайших подробностей. Но сейчас они почему-то кажутся мне пугающе незнакомыми. В них появилось нечто новое, нечто большее.

– Уходи, – произносит она наконец. – Убирайся вон.

Четыре года спустя

Джейн сидит в своей машине, припаркованной между школьной площадкой и железнодорожными путями. Да, за это время она получила права. Проснулась она давно, часа в три или четыре утра, – однако сейчас все равно еще очень рано. Солнце бьет в лобовое стекло машины, медленно поднимаясь между многоэтажными офисными зданиями. Джейн откидывает спинку водительского кресла и, взяв с заднего сиденья плед, прикрывает ноги. Мимо с грохотом проносится поезд: один из первых в утреннем расписании. Пустые окна сливаются в одну сплошную полосу.

Джейн вспоминает, как сама ездила на поезде – она каждый день добиралась на нем на работу, – и думает: какое счастье, что она теперь живет в пригороде, в небольшом городке в трех остановках от конечной станции, и в центр выбирается только в случае крайней необходимости. Она купила квартиру – покойная сестра ее бы одобрила – в отреставрированном старинном особняке, разделенном на семь квартир, и отделала ее в приглушенных серо-белых тонах. Ей нравится зловещее сочетание старого и нового: камин с его безупречной симметрией, белоснежный глянец кухонной техники, ламинат, уложенный лесенкой. Она надеется, что эти безмолвные стены хранят свои истории, секреты, погребенные под пластами штукатурки и слоем свежей краски.

Ее собственные секреты больше не представляют для нее опасности. Был один скользкий момент, сразу же после того, как все рухнуло, но Джейн не потеряла самообладания. Она заявила полиции, что ничего такого не говорила – «Признание? Ничего подобного!» – и ей очень жаль, что в этом приложении предусмотрена только функция прямой трансляции и оно не записало ее слова, потому что тогда у нее была бы возможность доказать свою правоту.

Она всегда умела очень убедительно врать.

Марни боролась несколько месяцев, умоляя полицейских сделать хоть что-нибудь, не отступать, провести официальное расследование, но они сказали, что у нее нет никаких доказательств и что это все слова одной женщины против слов другой. Тем не менее Джейн вызвали еще раз – скорее всего, просто для галочки – и чуть ли не с извинениями задали ей все те же самые вопросы по второму кругу. Под конец беседы они упомянули об утрате, разбитом сердце и о том, что человеческое сознание способно на самые злые шутки. Джейн кивала, и ей даже не потребовалось делать скорбное лицо, потому что ее горе было неподдельным.

В ногах у нее стоит термос с чаем, и она делает глоток. Чай еще не остыл. Она наблюдает за тем, как мимо проезжает мужчина в толстом шерстяном пальто, включает поворотники и останавливается перед воротами школы. Он опускает стекло, достает небольшой брелок, и металлические створки, лязгнув, разъезжаются в стороны. Близлежащие улицы становятся намного оживленнее. Спешат на станцию офисные работники. Учителя паркуют свои машины и, забрав с задних сидений кипы бумаг, торопливо бегут внутрь, в тепло своих классов. Сегодня первый учебный день после каникул, и рутина еще не успела никому надоесть.

Джейн всегда выискивает взглядом в толпе рыжие волосы, вьющиеся огненно-золотыми спиралями, которые выбиваются спереди из прически. Коротко подстриженные черные волосы она никогда не высматривает, но все равно они повсюду бросаются ей в глаза, хотя неизменно оказываются недостаточно темными. Та самая татуировка на шее тоже ей пока не попадалась. Она вглядывается в толпу – к школе начинают подходить дети, но все они слегка постарше; родители провожают их до ворот и торопливо машут рукой на прощание. Джейн сползает на своем сиденье чуть ниже, сгибая ноги в коленях. Ей не очень уютно оттого, что мимо, почти вплотную к ее машине, проезжают на самокатах ребятишки, проходят семейные пары, жонглирующие сумками и младенцами.

Джейн вскидывает глаза, и вот пожалуйста: с противоположной стороны к воротам приближается Марни. На ней широкие черные брюки длиной до лодыжек и белоснежные кроссовки. Она придерживает на горле воротник своего синего пальто и шагает вперед своей всегдашней походкой: решительной, уверенной, бесстрашной. Она что-то говорит на ходу, и Джейн охватывает внезапный приступ зависти, потому что ей до боли знакомы движения этих губ, эти выступающие скулы, этот четко очерченный подбородок.

Рядом с Марни семенит Одри в красном дутом пальтишке и лакированных черных туфельках. Джейн кажется, что рыжие волосы девочки недавно укорачивали: они аккуратно подстрижены чуть пониже подбородка. В руке она несет маленькую красную сумочку, а на голове у нее красная шляпка.

У Джейн тоже есть такая шляпка. За пару недель до этого она проследила за Марни и Одри до школьного магазина на центральной улице. Марни вынырнула оттуда с объемистыми пакетами, в которых лежала школьная форма, а Одри вприпрыжку бежала перед ней, с гордым видом красуясь в новой шляпке. Поэтому Джейн зашла внутрь и купила точно такую же: наплела какую-то ерунду о дочери, которая якобы потеряла свою шляпу от прошлогоднего комплекта. Ей очень хотелось потереть материал – грубый фетр – между пальцами.

У ворот Марни наклоняется и что-то говорит Одри. Они смотрят на учительницу, которая с улыбкой приветствует новых учеников и ободряет родителей [4] В Англии дети начинают учиться с четырех лет. . Марни нервничает. Джейн хорошо знакомы и эти стиснутые губы, и эти руки на бедрах. Ей очень хотелось бы стоять сейчас рядом с ее лучшей подругой, потому что она знает: в такие моменты ее поддержка нужна, как никогда.

А вот Одри, похоже, совершенно не переживает. Учительница явно уговаривает Марни уйти – ее жест понятен, – чтобы Одри наконец зашла внутрь, и Марни неохотно уступает. Прежде чем завернуть за угол, она несколько раз оборачивается и машет дочке.

Вот теперь вид у Одри становится слегка потерянный. Она озирается по сторонам.

Джейн не помнит свой первый день в начальной школе. Она практически уверена, что и Одри тоже не будет помнить сегодняшний день двадцать лет спустя. А если и будет, вряд ли в ее памяти отложится, как она вскинула глаза и увидела женщину, сидящую в красной машине и наблюдающую за ней. Она не вспомнит, что эта женщина улыбнулась и помахала ей.

Что она всегда улыбается. И всегда машет.