Олег Рой - Оправдание невиновных

— Что, бил? — участливо подсказала Арина.

— Да нет, что вы. Бить не-пе-да-го-гич-но, — по слогам выговорила Лера. — Он же из меня человека делал. Воспитывал типа.

— Воспитывал? Типа нотации читал? — Арина невольно приноровилась к Лериной манере выражаться.

— По мелочам если — нотации, а так угол ставил.

— В угол? — переспросила, не веря, Арина и вдруг уточнила, сама не понимая, откуда, из каких книжек по психологии сексуальный перверсий это уточнение прыгнуло на язык. — Нагишом?

— Чего это нагишом? — фыркнула Лера. — В одежде. Но в угол! Ну как детей ставят, только не носом в стену, а наоборот. Вроде как я совсем недоразвитая. Стой, говорит, и думай над своим поведением. Стоишь, стоишь, в глазах уже мушки, колени подгибаются, а к стенке нельзя прислоняться — сразу велит еще два часа стоять.

— И часто он вас так вот — в угол ставил?

— Сперва каждый день, потому что я ж правда все не так делала. То полы плохо отмыты, то картошка недосолена, то ведро мусорное открыто… Ну вот варю я типа борщ, картошку чищу, морковку, лук. Они же не одновременно, да? И как чего почистишь, надо сразу крышку. А после этого руки с мылом и тогда уже резать, а потом морковку чистить, и опять. Но можно ведь крышку и открытой оставить, все равно же ее через пять минут открывать придется, правда?

— Логично.

— Да ну, логично! Сразу плюется, что я свинья, что рядом еда и помои, что… Он же грязи вообще не терпит, глаза останавливаются, как будто не в себе… а! — она опять махнула черно-оранжевыми ногтями.

— И сразу в угол? — догадалась Арина. — Или что?

— Прям! — Лера усмехнулась, помолчала, как будто прикидывая, стоит ли делиться подробностями. — Ведро на голову…

— Как — на голову? — опешила Арина.

— Ну вот так, — девушка показала. — Потом скривится весь, сплюнет и стоит глядит, пока все не уберу до крошечки. А уж после в ванную тащит. За шкирку, как кутенка нагадившего. И сам из душа поливает, душ на вытянутой руке держит, а сам подальше встанет, типа брезгует. Ну а если не мусор, а чего посерьезнее, тогда в подвал.

— В подвал? Зачем?

— Да тоже… подумать о своем поведении. Ну типа люди ж себя так не ведут, так что к ошейнику пристегнет и сиди там. Типа собачка провинившаяся. Или хрюшка в свинарнике.

Арина не верила своим ушам:

— И долго… сидеть?

— Да когда как. Когда час, когда до завтра. Потом придет, платье кинет — одевайся, иди делом займись, хватит бока отлеживать.

Лере воспитательные экзекуции Кащеева, похоже, не казались чем-то запредельным. Да как человек вообще может позволять такое с собой делать, с ужасом подумала Арина, но тут же одернула сама себя: не суди. Ты же не знаешь, какие у этой девушки были родители, может, в родном доме они друг друга вообще смертным боем лупили. Если, конечно, такой дом можно называть родным… впрочем, из домов, полных тепла и любви, девчонки не сбегают. Не пополняют собой когорты вокзальных, гм, обитательниц.

Сглотнув подступивший комок, Арина почти спокойно уточнила:

— Платье? Он что же, в подвале вас запирал прямо без ничего?

— Ну да, потому что одежду только люди носят, а люди так себя не ведут, люди все правильно должны делать, иначе они не люди. А! — воскликнула вдруг Лера. — Вы про нагишом спрашивали, потому что думаете, что он — сексуальный маньяк?

— Ну не то чтобы… но как-то это все странно…

— Не, — наморщив носик, она замотала головой, — он просто весь насквозь правильный, а никакой не маньяк. Он даже когда… ну… это самое… ну вы понимаете? — для бывшей вокзальной побродяжки, а ныне рыночной ларечницы Лера демонстрировала удивительную стеснительность. — Ну так никаких извращений, ничего вообще… такого. Ну как пишут или в кино даже показывают — ну там на полу или в ванной, или чтоб связывать или еще как-то эдак. Только в кровати, при выключенном свете, при задернутых шторах. Ляжет сверху, две минуты — и готово. Даже не запыхается.

Этот Кащеев — тот еще персонаж, бормотала Арина, размашисто шагая от кафешки, где угощала Леру пирожными и горячим шоколадом, к автобусной остановке. Вот только, осадила она сама себя, быть «тем еще персонажем» — не преступление. Ну взгляд у него тяжелый, а характер — и того хуже. И что? Почему Соня от супруга погуливала — в любом смысле этого слова — теперь понятно. От такого, пожалуй, загуляешь. Вот только тщательнее выбирать надо было — с кем «загуливать». Глядишь, и мальчик бы сейчас был жив.

Но зачем Кащеев к ней после съемок подошел? И зачем дожидался ее у следственного комитета?

И в дом пустил. Почему? Зачем? Чтобы поглядеть своим тяжелым взглядом?

Мать Кащеева оказалась высокой сухопарой особой неопределенного возраста — желтоватая кожа туго обтягивала скулы и подбородок, вокруг плотно сжатых тонких губ ни одной морщинки — не то ей сорок, не то семьдесят, не то все сто пятьдесят, не поймешь. Правда, раз сыну ее за сорок, значит, матери уж точно в районе семидесяти. Но как сохранилась! Сохранилась, да. Сохранность мумии. Точно. Вот мумию-то она и напоминала. Хороша семейка: сын — доисторический ящер с ртутно-тяжелым взглядом, мать и вовсе мумия.

— Чего вам надо? — угрюмо буркнула мумия.

— Просто поговорить, — миролюбиво улыбнулась Арина.

— Чего там говорить, вот еще! Из газеты, что ли? — тонкие губы искривила не то презрительная, не то возмущенная гримаса. — Пошла вон!

— Вообще-то я следователь.

— И что теперь? В ножки вам кланяться? — удостоверение не произвело на мумию никакого впечатления. — Соньку, шалаву, упустили, а теперь давай заново разговоры разговаривать? Все, проехали, до свиданья.

Она попыталась закрыть дверь, но Арина уперлась в створку плечом:

— Вам все равно? Это же внук ваш все-таки…

— Да какой он мне внук! — сухое безвозрастное лицо исказилось гневной гримасой. — Сонька, шалава, нагуляла от кого-то, а нам ее отродье кормить и растить? Сдох и ладно, жалко только, что ее вместе с ее хахалем тоже не закатали. Тьфу!

— Зинаида Серафимовна, вы сына в честь своего отца назвали?

На сухом костлявом лице гнев сменился недоумением, почти оторопью. Как если бы женщина, к примеру, рубила дрова, а кряжистое полено вдруг заговорило с ней человеческим голосом — прямо из-под топора.

— Ну. Положено старшего сына в честь деда называть. И по святцам так выходило. Тебе зачем знать?

— Сейчас старые имена в моде, — объяснила Арина, — а сорок лет назад Серафим звучало не совсем обычно. Его в школе не дразнили?

— Да какое твое дело? Чего лезешь? Чего вам еще от нас надо? Чего засуетились?

Почему-то вдруг рассердившись, Арина сухо, сквозь зубы процедила:

— Приговор суда — еще не конец света. По вновь открывшимся обстоятельствам дело могут отправить на доследование.