Стефан Анхем - Минус восемнадцать [litres]

Больше ничего не имело значения. Дело дрянь. Сам он дрянь. Таким он всегда был. Бракованный с первого дня. И никакие улучшения в мире ему не помогут. Порченый продукт, который надо списывать.

Теодор уже бежал достаточно долго по страшно длинной дороге и мог только надеяться, что бежит в нужную сторону. Так и было, поскольку на указывающем направо дорожном щите над ним было написано Хельсингборг – маленькая чванливая дыра, которая пытается что-то из себя строить. И, тем не менее, указатель придал ему сил, и всего лишь через несколько минут он увидел паромный причал в ста метрах от себя. К парому выстроились длинные автомобильные очереди, необычайно длинные для ночи пятницы. Или какие-то рейсы отменили, или паром отойдет в любую минуту.

Он не собирался заходить в зону терминала. Во всяком случае, пока. Если он пойдет туда пешком, он будет слишком заметен среди нарядных рядов автомобилей. Меньше всего ему хотелось, чтобы они увидели его в зеркале заднего вида раньше, чем он увидит их. Поэтому Теодор продолжал идти по дороге вдоль наружной стороны прилегающего забора. Так у него был обзор, и он мог спокойно выяснить, где стоит их безобразный старый «Сааб».

Весь смысл заключается в том, что он появится без предупреждения. Что вдруг он там. Он уже представлял себе, как они пытаются превратить в шутку, что наплевали на него, и сажают его на заднее сиденье, словно это не играет никакой роли. Но он не сядет в машину, как бы ни так. Он просто будет стоять и смотреть на них и, не говоря ни единого слова, долго молчать, чтобы до них дошло, что в этот момент они вырыли себе могилу.

«Сааб» стоял почти в самом начале своего ряда под одним из фонарей, освещающих причал, и хотя Теодор находился на расстоянии, он разглядел, что Хенрик сидит за рулем, рядом с ним – Александра, а на заднем сиденье Бевис и Баттхед. Он мог побиться об заклад, что они сидели и ухмылялись и пускали по кругу мобильный с последним роликом.

Он прибавил шаг, но не побежал. Когда до них оставалось тридцать метров, подошел к забору и встал рядом с фонарем. Забор оказался выше, чем он ожидал. С другой стороны наверху не было колючей проволоки – значит, он без проблем перелезет, быстро подойдет к ним и прикончит это дерьмо.

Ему надо только собраться, успокоить пульс, стучащий, как швейная машинка, и сосредоточиться на ближайших минутах. Последних минутах. Он просунул руку под куртку с капюшоном, как можно ближе прижал к телу пистолет, проверил, полон ли магазин, засунул пистолет обратно за пояс и решил, что с этой минуты никакого возврата нет.

Он на удивление быстро перелез через забор, под покровом тьмы пересек ряды машин, идущие от парома, и дошел до другого забора, который был значительно ниже и который можно было перепрыгнуть, не снижая темпа. Он уже был на причале. Его поразило, что он совершенно не колебался, идя к машине. Они не достойны жить, ни один из них. Даже он сам, мысленно повторял Теодор. Когда оставалось двадцать метров, снова достал пистолет и прицелился, держа оружие двумя руками.

Пятнадцать метров.

Десять.

Пульс. Теперь он был таким учащенным, что удары было почти невозможно различить.

Семь.

Он, наверное, никогда так не волновался. Но не испытывал ни малейшего сомнения. Наоборот, он как никогда мечтал о том, что она закончится. Что его жизнь, наконец, дойдет до финиша.

Три.

Если бы не отдаленный голубой свет фар. Тогда бы он уже был у цели. Может быть, даже успел бы произвести один или два выстрела. Вместо этого ему пришлось опустить пистолет и отступить в темноту.

Меньше, чем через полторы минуты, весь причал тонул в пульсирующем голубом свете моря полицейских машин. Они возникли в темноте словно из ниоткуда и внезапно были одновременно везде. Хенрик и остальные не успели отреагировать, как одетые в темное полицейские с пуленепробиваемыми жилетами и автоматами появились из всех углов и со всех сторон.

Теодор оглянулся – он искал, куда ему бежать, но бежать было некуда. Перелезть обратно исключено. Это привлечет к себе слишком много внимания. То же самое, если он побежит.

И тогда он стал медленно уходить. Один медленный шаг, за ним другой чуточку быстрее. Похоже, на него никто не обратил внимания, и через какое-то время он даже осмелился оглянуться через плечо и увидел, как они пытаются оказать сопротивление, когда их вытаскивают из машины и хватают, будучи в полном неведении, что полицейские только что спасли им жизнь.

Миниэкскаватор замолчал – в вырытую им яму посреди густого леса вполне можно положить взрослого человека. Ни больше, ни меньше. Рядом лежал удлиненный деревянный ящик, изготовленный Соней, его освещал сильный прожектор на штативе. Но если смотреть со стороны покрытой гравием дороги неподалеку, нельзя догадаться, что что-то готовится.

Дидрик Мейер вышел из густой листвы и подошел к желтому «Мустангу», припаркованному перед маленьким грузовиком с опущенными бортами. Он отпер заднюю крышку и дал Соне, которая, свернувшись калачиком, лежала в багажном отделении, несколько пощечин.

– Пора просыпаться.

Соня вздрогнула и открыла глаза, а потом изо всех сил принялась звать на помощь. Но из-под скотча раздавалось только невнятное бормотание.

– Кричи, кричи. Тебя здесь все равно никто не услышит. Вот так. А теперь вставай. – Не принимая во внимание, что сзади у нее связаны руки, он рывком поднял ее. Но у нее подкосились ноги, и она упала на землю.

– Как хочешь, – вздохнув, сказал он и потащил ее ногами вперед в лес.

Она пыталась высвободиться и оказать сопротивление, но сил хватало только на то, чтобы не касаться головой земли и не ударяться о самые острые камни. Дойдя до освещенной ямы, Дидрик положил Сонины ноги на землю и подошел к деревянному ящику, на котором с помощью отвертки на батарейках отвинтил последние винты и отодвинул крышку в сторону. Соня опять закричала во все горло из-под скотча, одновременно переводя взгляд то на ящик, то на яму.

– Тебя пугает твое так называемое произведение искусства? Теперь, когда оно, наконец, становится на что-то похоже. Сколько художников похоронено в собственных инсталляциях? Это я называю умереть во имя искусства. – Смеясь, он поднял ее на руки. – Жаль только, что никто никогда об этом не узнает. – Он подошел к ящику и положил туда Соню. – Вау, подходит почти идеально, – продолжил он и вдавил ботинком ее левое плечо в слишком тесный ящик. – Если тебе слишком тесно, вини саму себя. Дело в том, что все это твоя вина.

Только сейчас Соня замолчала, вся потная от крика.

– Именно. Если бы ты хорошо себя вела, ничего бы не произошло. Ты могла бы вернуться домой, как только я здесь закончу. Ты бы поимела свое маленькое приключение, и все были бы рады и довольны. Но, к сожалению, этого не произошло.