Элизабет Хейнс - Будь со мной

— И ты думаешь, он мог ей рассказать, что уже спал с тобой? Когда они были вдвоем?

— Господи, надеюсь, нет. Просто я не вправе ее серьезно расспрашивать, не рассказав перед этим о себе.

— И даже теперь ты не можешь ей сказать?

— Коль она на него запала, не могу. Если расскажу ей, что спала с ним, получится так, будто, ну, не знаю… будто я ревную к ней или нечто в этом роде. И к тому же все это, скорее всего, сойдет на нет само по себе, верно?

Повисает долгая пауза. Сара допивает вино. Ты хочешь подлить еще, но она тебя останавливает, кладет руку на бокал — сегодня собирается оставаться трезвой. Не намерена напиваться с тобой.

— Так значит, думаешь, теперь он пришел сюда, потому что хочет… ну, ты знаешь? Извини за грубое выражение. Но, как по-твоему, не желает ли он устроить матч-реванш?

Она поднимает на тебя глаза.

— Не думаю. Прошло слишком много времени, к тому же теперь его интересует Софи, а не я.

— Но ты будешь не против? Если вернешься и застанешь его в своей постели?

Ты вкладываешь ей в голову собственные желания, не правда ли? То, во что тебе хочется верить самому. Ты не желаешь думать о том, что, быть может, существует ничтожный шанс и она хочет снова трахнуть Уилла, даже больше, чем он — ее. Потому что это причинит тебе боль. Нанесет глубокую рану.

Она мотает головой. Ты слишком далеко зашел, и сам понимаешь это по ее глазам. Что-то прошлось против ее шерсти, и Сара, выпрямив спину, отклоняется.

— Мне пора возвращаться, — говорит она.

Ты бросаешь на нее долгий взгляд. Момент кажется неподходящим, ты только что ее оттолкнул, поставил в неудобное положение. Но и сдержаться не можешь.

— Останься, — говоришь ты.

Женщины — странные существа.

Они чувствуют себя неловко в собственной шкуре, смущаются собственного тела, никогда не кажутся довольными тем, как оно функционирует, будто что-то отделяет их от самих себя. Они бреются, и выщипывают волосы, и пользуются пудрой, сидят на диетах, и оттеняют, и затушевывают. И ты думаешь лишь о том, какую уйму времени все занимает и как, если бы они потратили хоть сотую долю своих усилий на что-нибудь другое, мир мог бы преобразиться коренным образом.

Мне всегда кажется, что самое смешное — это с какой брезгливостью они относятся к собственной наготе. И казалось бы, почему? Ведь это просто кожа. Просто мускулы, и жир, и волосы. Они так строго судят самих себя и проецируют данное суждение на других. Это все портит, каждый раз.

Неудивительно, что я никогда не мог установить с ними настоящую связь. Ни с одной.

И еще странно, ведь по идее они должны быть средоточиями творчества, пестования и чего там еще. Можно было бы предположить, что им следовало бы лучше относиться к собственному телу, коль оно создано для новой жизни.

Не понимаю, почему они так поступают с собой и с нами соответственно. Это унижает нас ничуть не меньше, будто наше мнение не считается и не стоит того, чтобы его учитывать. Каждый раз, когда ты им говоришь, что они красивые, они просто смотрят на тебя с таким видом, словно ты им лапшу на уши вешаешь.

Они составляют обо мне ложное мнение, все до единой.

Или, может, лучше сказать, недооценивают. Мне уже пора к этому привыкнуть.

Они все так поступают.

Не то чтобы она хотела остаться. Она хочет его, и, может, разговор об Уилле, случившееся в саду и его реакция на это — он действительно приревновал или ей показалось? — оказали на нее странно возбуждающее действие.

«Я не хотела, чтобы все получилось именно так», — думает она. Он поглаживает ее поясницу. Она никогда такого не испытывала; чувствует, как все ее тело пронизывает ощущение, словно там скрывается созвездие неоткрытых ранее нервных окончаний.

На этот раз он все делает медленно.

На этот раз, как будто принимая во внимание, что она трезвая и ей может понадобиться время на расслабление, он снимает с нее одежду вещь за вещью, уделяя внимание каждому вновь открываемому участку тела.

Она могла бы приказать ему остановиться в любой момент. Она думает об этом постоянно, размышляя, сможет ли так поступить или на самом деле позволит ему все провернуть.

Это не похоже на полноценное желание, но, вероятно, проблема всецело у нее в голове; ее тело определенно отвечает взаимностью и доходит до высшей точки, когда его руки, теплые и крепкие, обхватывают ее за талию и тянут на кровать, притягивая к себе, и тогда она окончательно сдается.

Он знает, что делает.

Сара боится щекотки, поэтому нежные прикосновения Джима часто больше отвлекали ее, чем возбуждали. Ей нравится, когда ее держат и гладят твердой рукой, и то ли ему это известно — может, он даже помнит? — то ли он поступает так всегда. От него исходит ощущение — она долго пытается подобрать слово у себя в голове — безопасности. Ей приятно, что он пользуется презервативом.

Нравится чувствовать, как он ее заполняет.

Нравится неожиданность оргазма и то, что он дает ей возможность вздохнуть после всего, а потом, не спрашивая, продолжает с равномерным давлением и скоростью доводить ее до второго оргазма, более долгого и насыщенного.

Ей нравится, что он знает, когда остановиться.

Ей по душе то, что потом, когда она выдыхается и хочет спать, он предлагает ей перевернуться на живот и делает массаж плеч и спины, заканчивая долгим медленным чувственным поглаживанием от шеи до копчика, и повторяет это до тех пор, пока она не засыпает.

На самом деле, она, должно быть, заснула всего на миг, но, открыв глаза, по тяжести матраса определяет, что Эйден исчез. Она поднимает голову и слышит, как он с кем-то разговаривает в соседней комнате.

Какое-то время Сара чувствует себя потерянной в пространстве, однако быстро понимает, что он говорит именно по телефону. Она натягивает одеяло, поворачивается на бок и закрывает глаза.

«Я не против, да, определенно… прекрасно… Ты меня знаешь, я никогда не забываю о таких вещах…»

Когда несколькими минутами позже он возвращается в постель, она секунду продолжает лежать с закрытыми глазами, а затем, перевернувшись, сонно потягивается. Ей не хочется, чтобы он думал, будто она подслушивала.

Он ее целует, проводит ладонью по щеке.

— Мне пора возвращаться, — произносит она.

— Ты это и раньше говорила, — смеется он.

— Нет, серьезно. Не хочу оставлять Уилла в доме одного.

Эйден корчит гримасу, но не пытается остановить Сару, когда она встает и начинает искать одежду. Может, думает она, следует что-нибудь сказать о том, что сейчас произошло, но не в состоянии подобрать слова. И что тут скажешь? У нее сто лет не было всех этих заморочек с «новыми отношениями», если произошедшее между ними можно так назвать.

Что ей хочется сделать по-настоящему, так это поблагодарить.