Луиза Дженсен - Свидание [litres]

В телефоне трескучая тишина. Мое сердце несется вскачь. Я жду, жажду, чтобы брат возмутился так же, как и я.

Наконец он заговаривает, медленно, тщательно подбирая слова.

– Но Мэтт не…

Еще секунда молчания. Бен делает глубокий вдох.

– Мэтт больше не твой. Уже много месяцев.

Правда с размаху обрушивается на меня, тяжелая и тупая, как бита для крикета.

– Прости, – говорит он почти шепотом.

– Ты прав.

– Я могу приехать, Кошечка. Хочешь поговорить?

– Надо найти Крисси. Она, наверно, у Мэтта. Больше негде. Она меня подставляет.

– В смысле? С чего вдруг?

Каждое его слово дышит усталостью, и я жалею, что ему позвонила. Он и так выматывается на работе, не хватает еще постоянных хлопот со мной. Надо бы рассказать, как Крисси связана с папой, но не хочется делать это по телефону. Если он хоть на секунду представит, что все это устроили Крисси с братом, то придет в ярость, а я этого не желаю.

– Давай подождем, пока ты вернешься в город. Тогда и поговорим.

Я знаю, что завтра к этому времени уже найду Крисси и восстановлю свое доброе имя. В голове зреет план.

Арест отца освещался не только местной, но и центральной прессой. Кто-то откопал старое, размытое папино фото в кожаной куртке и темных очках: губы сжаты в тонкую линию, целится в объектив. И не важно, что снимок сделан на костюмированной вечеринке, а папа одет как Арнольд Шварценеггер в «Терминаторе». Если приглядеться, виден кусочек голой маминой руки, которую отрезали от снимка. Она была его Линдой Хэмилтон, в джинсах и черной футболке без рукавов. Не важно, что стрелял не папа. Заголовки газет пестрели обвинениями, одно хуже другого: от «Хладнокровно убита молодая мать» до «Замочили на почте». В тот понедельник было решено, что маленькому Бену лучше остаться дома, а я, двенадцатилетняя, должна идти в школу, где буду в безопасности, окруженная дружеским теплом и заботой. Айрис пришла посидеть с Беном, а мама, волоча меня за руку к машине, растолкала плечом репортеров. От вспышек фотоаппаратов рябило в глазах. Щелчки объективов тонули в потоке идиотских вопросов. Мы наступали на них, перешагивали… Как мы себя чувствуем? А как мы должны себя чувствовать?! Не могли же мы, в самом деле, заранее знать, что папа преступит закон. Как будто в отчаянной ситуации любой человек непременно совершает что-нибудь чудовищное… Непостижимо, как можно проникнуть в закоулки сознания другого человека, когда игнорируешь темноту в собственной голове.

Директор ждал нас у ворот и заверил маму, что, если журналисты проберутся на территорию школы, он немедленно позвонит в полицию. Вместо того чтобы, как обычно, побежать к друзьям, я в сопровождении учительницы прошла прямо в класс, точно больная или провинившаяся. Села у окна на заднюю парту. Щеки пылали. Дети на игровой площадке глазели на меня через окно, как на слона с двумя хоботами. Моя белая школьная блузка взмокла от пота и прилипла к спине. Насколько я помню, это был первый раз, когда я вспотела. Я повзрослела за одну ночь. Прозвенел звонок. В класс вошли Мелани, Иззи и Лорен, и я заставила губы растянуться в улыбке – впервые после того, как на дне рождения услышала трезвон в дверь и побежала открывать, ожидая увидеть на пороге подругу. Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, они заняли привычные места, и Мелани метнула в меня взгляд чистейшей ненависти, как будто я причина всех ее бед, а Иззи и Лорен вовсе не посмотрели в мою сторону. Стулья вокруг оставались пустыми, у доски нерешительно переминалась кучка ребят. Учительница скомандовала им садиться.

– Но мисс, – захныкал кто-то, – мы не хотим сидеть рядом с убийцей!

– Да. Моя мама говорит, все они – шушера.

Их, конечно, отругали, только это ничего не изменило. Никто не хотел стоять рядом, меня сторонились как чумной.

– Я больше не пойду в школу! – рыдала я, сидя вечером на маминых коленях, как будто мне шесть, как Бену, а не двенадцать.

– Ты не можешь из-за них лишать себя образования, – увещевала мама. – Знание – сила. Не позволяй им взять верх.

Именно это я твержу себе, направляясь за ноутбуком.

Знание – сила.

Я не позволю им взять верх.

Я отчаянно старалась забыть прошлое, быть хорошей дочерью, хорошей женой, хорошим другом. И с треском проваливалась во всех своих ролях. Мечтала, чтобы то, что я сделала – те несколько минут из биллионов мной прожитых, – стерлось и исчезло. Сейчас, когда я забиваю в «Гугл» имя Шэрон Марлоу, добавляя год и город, становится очевидно, что в наш цифровой век ничто не исчезает бесследно. Больше миллиона результатов. Мне дурно. Пальцы дрожат, я с трудом прокручиваю страницу вниз. Осуждение, бесконечное обсасывание подробностей, вердикт, требование смертного приговора. Хотя все клеточки тела требуют, чтобы я переключилась на поиск детей Шэрон, я не удерживаюсь и кликаю относительно недавнюю статью в онлайн-версии популярной газеты. «Троица из Танмора. Где они сейчас?» Как будто речь о поп-звездах или бывших ведущих «Флага отплытия» [6] Британская телепрограмма для детей. . Дэвид Уэбб, тот, кто спустил курок, погиб в тюрьме. Его поджег сокамерник. Наверно, об этом инциденте и писал папа. Хотя Дэвид отчасти виноват в том, что произошло и до сих пор происходит с моей семьей, меня все равно передергивает. Человека сжигают заживо. Как, скажите, подобное могло произойти с охранниками, камерами и строгой тюремной дисциплиной?

Это вам не сериал! Байки про обыски в камерах, конфискацию контрабанды и дружбу охраны с заключенными. А в конце все становятся на путь истинный! – ехидствует в моем воображении констебль Хантер. Я никому не пожелала бы такой страшной мучительной смерти. Вспоминается мама, которая с каждым днем слабела, мышцы атрофировались, речь становилась неразборчивой. Ее независимость тускнела вместе с нашими детскими рисунками, приклеенными к холодильнику, и отпечатками ладошек Бена на стенах. Время тогда казалось очень жестоким. Оно летело быстро, со скоростью света, и одновременно тянулось невыносимо медленно. Читаю дальше. Второе имя мне знакомо больше. Уэйн Линдселл. Когда папа потерял работу, Уэйн зачастил к нам в дом. Отчетливо помню знойный летний день. Они пили дешевое пиво в саду, а мама, вытирая руки о фартук, хмуро смотрела из кухни.

– Позови мне папу.

Я позвала и неловко застыла на желтеющем от жажды газоне. Папа направился в кухню, и я пошла было следом, но Уэйн окликнул меня и спросил, как школа. Так обычно делают взрослые, когда не могут придумать, что сказать.

– Нормально, – пробормотала я, прислушиваясь к напряженному маминому шепоту, словам, которые выпархивали в открытое окно, точно бабочки, вьющиеся вокруг куста лаванды.